Читать «Вальведр (современная орфография)» онлайн - страница 5

Однако же, я не поделился с Обернэ своими тайными страданиями. Я только дал ему понять, что мне немного обидно жить в такое время, когда нельзя совершать великих дел. Это происходило в первые годы царствования Луи-Филиппа. В памяти были еще свежи эпохи Империи. Мы были воспитаны в общем негодовании, в ненависти к ретроградным идеям последнего Бурбона. В 1830 году все мечтали о великом прогрессе, а теперь, под торжествующим влиянием буржуазии, никакого прогресса не чувствовалось. Все, несомненно, ошибались: прогресс совершается сам по себе, почти во все эпохи истории, и действительно ретроградными эпохами можно назвать только те из них, которые больше закрывают, нежели открывают вход прогрессу. Но бывают и такие эпохи, когда между порывом и препятствием устанавливается некоторое равновесие. Это фазисы выжидательные, когда молодежь страдает, но все же не умирает, раз она может сказать, что страдает.

Обернэ не совсем хорошо понял мою критику нашего века (люди всегда называют веком то мгновение, когда они живут). Что же касается его, то он жил в вечности, потому что имел дело с законами природы. Мои жалобы удивили его, и он спросил меня, разве настоящая цель для человека не есть учиться и любить то, что всегда велико и чего никакое общественное положение не может ни уменьшить, ни сделать недостижимым, а именно изучение мировых законов. Мы немного поспорили на этот счет. Я вздумал доказывать ему, что бывают, действительно, иные общественные условия, когда даже науке ставятся преграды суеверием, лицемерием или, что еще хуже, равнодушием подданных и правительства. Он пожал слегка плечами.

— Эти преграды, — сказал он, — лишь переходные случаи в человеческой жизни. Вечность не обращает на них никакого внимания, а следовательно, и наука о вечных законах.

— Но мы, жизнь которых так коротка, разве мы можем помириться с этим до такой степени? Если бы тебе представили сейчас доказательство, что твои труды будут зарыты и уничтожены, или, по крайней мере, не будут иметь ни малейшего влияния на твоих современников, разве ты стал бы продолжать трудиться с тем же жаром?

— Всенепременно! — вскричал он. — Наука сама по себе настолько прекрасная любовница, что ее можно любить без всякой другой выгоды, кроме чести и восторга обладать ею.

Моей гордости была несколько неприятна восторженная отвага моего друга. Я не то чтобы усомнился в его искренности, но готов был заподозрить, что он заблуждается, увлекается как новичок. Но я ему этого не сказал, не желая возобновлять нашу дружбу спором. К тому же, я был очень утомлен. Я не дождался возвращения с прогулки его ученого спутника и отложил на следующий день честь быть ему представленным.