Читать «В сугробах» онлайн - страница 10

Сивохин взглянул на меня ясным, ласковым взглядом и мягким голосом ответил:

— Чегось-то? Это касаемо муки? Да ведь это, Ф.Д., дело добровольное. Я не вынуждал никого: хочешь — бери, не хочешь — как хочешь. Дело полюбовное…

— Да ведь она — удова! — с упреком воскликнул Николай Агеев, имея в виду Капитолину. — Ты понимай сорт людей! Нашел с кого взять…

Сивохин и тут не смутился и, тыча в снег клюшкой, возразил не без язвительности:

— Удова? А ты погляди, как сноха у ней ходит! Калоши… плюшки-рюшки, веечки-подбеечки… Небось, на наряды хватает?

— Ну, и ты не по закону взял, как хошь! — сердито сказал Агеев. — Почему это, Ф.Д., начальство не всматривается? Сахар вот правильно положили: понемногу, а всем есть, и вот какая цена… А то вот ему мука почем обошлась? От силы два, ну, может, два с четвертаком… А он гладит четыре… Это не лихоимство? Сроду страма такого не было! А ведь титор он у нас, по праздникам в церкви слухает, как о лихоимце читают… Ты знаешь, — сурово обернулся он опять к Сивохину, — как у св. Антиоха сказано в слове? «Мздоимец, резоимец, и сребролюбец, и грабитель — одна колесница есть четверичная, и кучер у ней сам сатана!»

Стояли в кругу «хозяева» и «не-хозяева». Я смотрел украдкой на хозяев. Сивохин, опираясь на клюшку, слушал терпеливо, умно, не обижаясь. У Филиппа Мишаткина были застланы иронической пеленой маленькие глазки. Василий Прокопов внимательно глядел на валенки горячившегося оратора. Сосед мой, Мосеевич, с широкой, падавшей на тулуп клоками белой пены бородой покряхтывал недовольным, хворым голосом, готовясь возражать.

— Миродеры — сказано правильно! — закончил Николай Агеев свою сердитую речь.

— Он не спал, работал — вот он и с хлебцем! — хворым, но ехидным голосом возражал Мосеевич. — А эти, кто на калоши да на оборки повыгреб из закромов, — им и давай? Нет, сей конопи да тки! Да в поршнях ходи, вот!..

Он показал на свои огромные, неуклюжие ноги в каких-то дреднотах. Ему поддакнул Филипп Мишаткин.

— Какие там калоши? У меня их сроду не было! — кричит Николай. — А вот дошло: или голодный сиди, или грабить иди… Оно и до вас дойдет, погодите: вот еще годок не зародится, и вас за ребро возьмет… Тогда другое запоете… А будете грабить — и на вас найдутся молодцы.

Тихими вечерними сумерками долго и не очень мирно тянулся этот взаимный спор людей, еще вчера, вероятно, близких друг другу, согласно понимавших «закон», совесть, обычную меру вещей. Теперь же они словно внезапно утратили какой-то путеводный фонарь и стукнулись лбами. Взаимно насторожившись, накопляют озлобление и таят какую-то темную, еще не выраженную вслух мысль.

IV

Степная слобода. Значительный хлебный и скотопригонный пункт. До войны она оживлялась лишь осенью, в сезон хлебных ссыпок, в прочие же времена года жила жизнью тихою и неспешною, пощелкивая подсолнушки, резалась в карты, играла на гармошке, по праздникам ходила на станцию и в кинематограф. Теперь тут, как в ином городском центре, — суета круглый год, толкотня: собирают в житницы, складывают в склады, грузят, отправляют. Порой жгут собранное и, как водится, греют руки… Войсковые части, большая бойня, коптильный завод, мельницы, учреждения уполномоченных по разным отделам заготовок, беженские организации… Местный исконный обыватель, хохол-землероб, сменил свитку и штаны с мотней на костюм делового человека российско-американской складки и рядом с наезжими дельцами и рвачами «делает дела»…