Читать «Буква на снегу» онлайн - страница 33

Эпиграфом к “Реквиему”, который Анна Ахматова надеялась напечатать в своем первом после смерти Сталина сборнике “Бег времени”, она взяла фразу из “Улисса”: “You cannot leave your mother an orphan” (Ты не оставишь мать сиротой). Сколько раз она повторяла эти строчки, говоря ночами с сыном, затерянным где-то в ГУЛАГе? Поставить эпиграф из Джойса ей не позволили.

В романе это просто парафраз известной шутки: “An Irishman receiving a challenge to fight a duel, declined. On being asked the reason, «Och, – said Pat, – would you have me leave his mother an orphan?»”

В России поэт – больше чем поэт и Джойс – больше чем Джойс.

Осенним днем 1938 года он поставил последнюю точку в “Поминках по Финнегану”, вышел на улицу и просидел на скамейке неподвижно несколько часов. Это были последние строки, которые он написал в своей жизни.

…The keys to. Given! A way a lone a last a loved a long the riverrun, past Eve and Adam’s…

Конец, который и есть начало. Всё проходит, но не раньше того, как всё начинается. Уроборос – строчка длиной в роман, которая кусает себя за хвост.

В самом названии книги, как в зародыше, хранится суть мироздания. В звучании слов живут все значения, написание заставляет выбрать одно. В написанном названии “Finnegans Wake”, как в засушенном насекомом, осталась лишь шелуха: поминки. В произнесенном – все смыслы начинают оживать, трепетать, шевелиться: сон неотделим от пробуждения, конец – вовсе не конец, но лишь повторение конца, а смерть живет наравне с воскрешением.

Одному гостю, сказавшему, что его текст – смесь музыки и прозы, писатель ответил: “Это чистая музыка”. Несколько отрывков он записал на пластинку, которую всегда ставил посетителям. В идеале это был бы только звучащий текст, но технически было невозможно записать сотни пластинок. Звуковых книг еще не было. Бумажная версия – вынужденный компромисс. Это звукопись, для которой не была придумана подходящая знаковая система. Сэмюэл Беккет: “Вы жалуетесь, что это написано не по-английски. Это вообще не написано. Это не предназначено для чтения… Это – для того, чтобы смотреть и слушать”.

Двадцать лет он жил в страхе ослепнуть окончательно и не закончить свою work in progress. Но если бы не слепота, не было бы этой книги. Эйзенштейн вспоминал, как Джойс вышел проводить его в прихожую: “Прощаясь со мной, этот высокий и слегка сутулый человек почти без фаса – настолько резко отчетлив его профиль красноватой кожи и огненных, с густой проседью волос – почему-то странно размахивает руками и шарит по воздуху. Удивленно спрашиваю его, в чем дело. «Но у вас ведь где-то должно быть пальто…» – отвечает Джойс и шарит по стенам”. На улице он несколько раз чуть не попал под машину. Темнота забирала его глаза: атрофия сетчатки, ирит, катаракта. Он перенес 12 операций. Перед каждой Джойс говорил всем, что видит их в последний раз, – всегда был риск, что он ослепнет совсем. Для записи на пластинку ему написали текст гигантскими буквами на громадном листе. Сам он писал с большим трудом и диктовал свои строчки. Для работы всё время требовались книги, он заказывал множество изданий – ему читали вслух. Он находил в себе силы шутить: “Глаза дают очень мало. Я создаю сотни миров, а теряю лишь один из них”. Чем больше предавало зрение, тем яснее проступала суть книги. Умирающие глаза делали зримыми звуки. У него был абсолютный слух – и музыкальный, и на слова. Он видел не мертвые тела слов, но их живые души.