Читать «Бронзовый век России. Взгляд из Тарусы» онлайн - страница 27

– Но никто не наделял её таким правом. Она сама его себе присвоила.

– Нигде в мире такого нет. Эта прослойка возникла именно в России. Начиная со второй половины XIX века она набирала силу. В начале XX века пыталась создать государство по своему видению. И создала его в 1917 году. Она хотела порулить, но не справилась с управлением государством. Развалила его. И тогда Сталин, которого интересовала только власть, начал в 1937‑м избавляться от интеллигенции, вместе с которой делал революцию. Именно за это и только за это интеллигенция ненавидит Сталина. Он её предал, отобрал у неё власть. Отсюда такая ненависть. А когда до этого Сталин уничтожал крестьянство и духовенство, интеллигенция не только молчала, но и активно ему в этом помогала.

– Миссия, на которую претендовала интеллигенция, похожа на миссию Церкви, только без веры?

– Вы абсолютно правы. Если бы интеллигенция не претендовала на роль Церкви, она бы не боролась с Церковью. В этом и проблема. Поэтому она и стала вытеснять Церковь в начале XX века как конкурента. Ещё до 1917 года она относилась и к Церкви, и вообще к нравственным принципам в лучшем случае снисходительно, а в худшем – отрицательно. А когда взяла власть, стала делать то, что очень созвучно и нынешним либералам. В 1918 году, впервые в мировой истории, например, были разрешены аборты.

Ведь богоборцы начала XX века – те же, что и в начале XIX века. Они просто поменяли политическую ориентацию. Раньше они выступали за обобществление богатств, сейчас – за частную собственность. Но антихристианское мировоззрение у них сохранилось. Нам говорят, что коммунисты были богоборцами, потому что они коммунисты, а либералы не могут быть богоборцами, потому что они за свободу. На самом же деле прямой связи тут нет. Коммунисты были богоборцами потому, что они были антихристианами, так же как и нынешние либералы.

– Но ведь и церковно-диссидентское движение, в котором вы участвовали в советское время, тоже считалось интеллигентским?

– Это далеко не так. Основная роль здесь принадлежала монашеству. От него подпитывалось и белое духовенство, и мы – миряне. Отдельный разговор – о подпольщиках-неофитах. Я рос в интеллигентной среде, но в нашем молодёжном неофитском круге были самые разные люди, многие – из семей рабочих, служащих. Нас объединяла принадлежность не к определённому социальному слою, а к православию. Мы пришли в Церковь и приняли решение этого не скрывать. А это потянуло за собой массу проблем, поскольку мы вошли в мировоззренческое противостояние с советской властью, которая была носителем атеистической идеологии.

Но одновременно мы вошли в острое противоречие и с интеллигентской средой. В середине 1960‑х я был подростком, а мама – преподавателем высшей школы. У нас дома бывали преподаватели, художники, писатели. Они любили Окуджаву и Галича, восхищались Галансковым и Сахаровым. А когда мы пришли в Церковь, то стали выпадать из этой «шестидесятнической» фрондирующей среды. Большую часть знакомых раздражали наши религиозные интересы. Одни говорили: это, конечно, ваше право, но вообще-то это дикость и мракобесие. Другие упрекали: вы всех нас подставляете со своей религией. И действительно, когда маму арестовали, то на допросы вызывали её друзей, которые не испытывали к православию никаких симпатий. Они не то чтобы пострадали, но им это было неприятно. Приходилось делать нравственный выбор: проголосовать или не проголосовать. Голосовали они так, как требовала власть, а это создавало психологический дискомфорт для них, привыкших считать себя совестью нации.