Читать «Братья Булгаковы. Том 3. Письма 1827–1834 гг.» онлайн - страница 96
Александр Яковлевич Булгаков
Долго болтал я с Волковым. Меня теперь взяло раздумье. Он говорит, что велено одни самонужнейшие бумаги посылать в Варшаву и далее, а что прочие должны ожидать возвращения Бенкендорфа в Петербург; потом рассудил я, что во всяком случае записка моя не минует Нессельроде, который может подумать, что я хотел что-нибудь поднести государю мимо него, чего не было у меня в мыслях. Я сказал Волкову, что коли так, то уж я лучше перепишу и тебе пошлю прочесть и требовать твоего мнения. Он очень одобрил это, и я сам теперь уже рад этой остановке, ибо самый благонамеренный поступок может быть инако истолкован начальником мнительным, каков граф наш. Я занялся этим вместо забавы. Нимало не дорожу трудом своим; ежели найдешь его достойным внимания, то можешь и графу послать, а не то оставь у себя сувениром.
Вчера видел я приехавшего Лунина, который сказывал, что главная его отрада в Петербурге был твой дом. Он предлагал весьма полезную вещь, но, кажется, она не состоялась, и один только князь Петр Михайлович тотчас за нее взялся, уничтожив придворные конные заводы. Какая же тут могла быть выгода казне, ежели всякая лошадь для экипажей обходилась в 4000 рублей? Это ужасно! Что же армия должна стоить казне? Когда-нибудь да согласятся же с Луниным, как Васильчиков и Левашев согласились.
Благодарю за сведения о Гумбольдте. Вот и Лодера благодарность. И я, брат, довольно спорил об обеде этом. Почему же будет приятно Гумбольдту, который, может быть, и не объедало и не пьяница, сидеть три часа за скучным обедом с шестьюдесятью незнакомыми? Человек шесть будут около него, прочие его увидят только издали, а большая часть займется более обжорством, нежели самим Гумбольдтом. Не лучше ли бы на обратном его пути, ежели труды его увенчаются успехом, поднести ему медаль или маленький кабинет российских минералов?
Тесть сказал мне, что дело Брокера хорошо повернуло в общем собрании, что все к нему пристали. Хочу тотчас ехать к Адаму Фомичу, его утешить и успокоить. Как! Человек трудится, устраивает все к пользе малолетнего, копит ему капиталы, а тут вдруг, вместо спасибо, велят Брокеру отвечать собственным имением за то, что эта полоумная Ростопчина говорит без всякого доказательства, что Брокер хлеб продал и присвоил себе деньги, тогда как Брокер представляет собственноручную расписку покойного графа в получении с него денег за проданный хлеб! Право, бесчеловечно. Князь Дмитрий Владимирович также поверил этому и теснил Брокера. Тесть имел с ним вчера большую схватку, спросив у него на вечере у Небольсина: «Что вы думаете о Булгакове, Александре Яковлевиче?» – «Что он добрый, умный, честный малый». – «Так спросите же его о делах сих: они ему известны». – «Да мне сказывал верный человек». – «Нет, вам сказывал мерзавец, лгун князь Масальский». Обер-полицмейстер стал тестя остерегать, что Масальский тут играет в другой комнате; но князь Василий Алексеевич прибавил: «Позовите его сюда, я ему скажу в глаза при вас, что он лжец и клеветник. Дай Бог вам, князь, самим управлять вашим имением так, как Брокер управляет имением малолетнего; а вы, не рассмотрев хорошенько, да гоните честного человека». Князь замялся и, видя, что, продолжая разговор, доведет его до неприятностей, переменил речь. Я был в другой комнате и слышал только шум. Жихарев пришел и пересказал мне, что было. Князь Дмитрий Владимирович подлинно поступил здесь очень легко; я рад, что правда взяла верх, и спешу ехать успокоить Брокера. Тесть мой любит кричать, но тут он поступил как истинный сенатор; только два, Озеров и Яковлев, не согласились, все прочие единогласно были за мнение тестя, то есть за Брокера.
