Читать «Белые птицы вдали (Роман, рассказы)» онлайн - страница 33

От ужаса ли, от боли свалился хозяин без памяти. А утром очнулся еле живой — ребеночек в ногах мурлычет. «Кто?» — спрашивает. «Кто ж, — отвечает старуха, — девка, жинку корил, сам об то и ушибся…» — «А у нее кто?» — «И у нее девка, да с бабы что взять. Лежи, не вставай, потому как ты слабый, сыровый еще…»

В тот час и принеси заезжего мужика; спьяну или по дурости зацепил за тын колесом и повалил наземь. Обо всем позабыл хозяин, выбежал во двор, хотел свой суд свершить, да вспомнил бабкино предостережение. Опустил кулак, процедил сквозь зубы: «Ой, дав бы я тоби, як бы не сыровый!»

Тихо сказал, но пока ехал мужик домой, громкая молва быстрее его летела, повергая кого в хохот, а кого и в смятение перед невиданным чудом… Никто теперь не помнит имени хуторянина — Сыровый да Сыровый, — и на месте его хаты давно выросли Сыровцы, в которых жинки верховодят над мужьями по примеру своей прародительницы, как сейчас за щедрым столом тетки Дуни…

Марийка давно знала эту историю и плохо вслушивалась в затухающий за столом разговор, в нее уже входил город, куда она завтра должна ехать, входил низенький домик, стоящий среди таких же провинциально тихих, разбросанных возле буйно заросшей горки ветхозаветных домиков, входили их обитатели — старый матрос дядя Ваня, его жена, полячка, тетя Тося, их дочь Зося со своими огненно-красными пышными волосами, подружка-одноклассница Юлька и даже грузная, неподвижная тетя Наталья, торгующая на углу семечками, «петушками» и тянучками. Она уже знала, что папа с мамой купили ей новый портфель, и учебники, и тетрадки, и от этого, а может, еще от чего-то ей сделалось сладко и грустно. И ей стало жалко себя, она уже была обременена всем, что довелось ей увидеть и услышать в Сыровцах, обременена бередящей душу непонятной тайной: жалко, потому что отныне жизнь ее должна пойти не как у всех ее сверстниц, а какими-то иными путями, уготованными ей судьбой… Марийка вздохнула и сказала маме:

— Домой хочу.

II

Был мал клубок ее доли, но нити радости и печали легли туго — разматывать хватило на всю длинную дорогу. Женщина не спешила добираться до самой глубины, она знала, что не найдет там успокоения — там была голодная, грязная хата, из которой увезли отца с матерью, положив на повозку вместе с другими сельскими, помершими от тифа… Люди в темных, не по-человечьи пахнувших одеждах отгоняли ее от повозки, а потом увели в открытую новой властью ликарню, что делали с ней, она помнит совсем смутно, а в хате, куда она вернулась, стоял нестерпимо евший ей глаза запах…

Сосед был плотник — попросила его крест срубить на родительскую могилку, да тот крест и лег на нее самое: пошла за плотницкого сынка Пантелея, синюшного от самогонки, от осыпавшего все лицо дурного проса, — кому ж она больше нужна была, сирота, похожая на ту курицу, которая рада бы на свадьбу не идти — за крыло волокут; так и ее поволокла нужда… Ой, доля, доля!

Она остановилась, наклонила голову к девочке, дремавшей у нее на груди, в связанных концах платка, пристально глядела ей в личико, со страхом ища сходства со своим первеньким. Ничего не могла или боялась разобрать, только в который раз подумала, не постигнет ли та же участь и второго ее ребенка, — собственно, давно зародившееся в ней опасение и гнало ее к проступавшим в горячем весеннем мареве синим холмам. Сыночек тоже прожил годок, пока не преставился.