Читать «Белая тень. Жестокое милосердие» онлайн

Белая тень. Жестокое милосердие

БЕЛАЯ ТЕНЬ

Глава первая

День был ясный, солнечный, но холодный. Когда цветут сады, так бывает часто — после теплых весенних дней вдруг наступают холодные, иногда даже возвращаются заморозки, обжигают инеем траву и нежный вишневый и абрикосовый цвет. Правда, нынче похолодание до инея не дошло, да и трава уже стояла буйная, рослая. Это был молодой, заложенный прошлой осенью на торфе и привезенном черноземе газон, ярко-зеленая густая трава так и ярилась взятыми из земли и из весны соками, и институтский сторож Василь косил ее ручной садовой косилкой. Он снимал первый укос. Косилка дребезжала, чадила синим дымком, из-под нее брызгала зеленая роса, и густо пахло зеленью, весной, духом земли. Чтобы побольше вобрать в себя тех соков, Дмитрий Иванович пошел по узенькой асфальтовой дорожке вдоль газона, который выкашивал Василь. Однако здесь, вблизи, запах был слишком густой, перенасыщение густой, даже сдавливало дыхание, — он совсем не ассоциировался с ароматом свежескошенного луга, а именно эта ассоциация и взбудоражила Дмитрия Ивановича. К тому же трещала, стрекотала косилка и отдавало бензиновым перегаром. Однако и холодная влажность, и этот почти неприятный запах перегара уже не могли заглушить в Дмитрии Ивановиче того сильного ощущения весны, рождения чего-то нового, с чем он ступил на узенькую асфальтовую дорожку. Тем более что это ощущение было не внешним, а шло изнутри, он сам коснулся душой вишневого и бузинового цвета, и травы, и синевы далекого горизонта за Днепром, и суетливой бодрости скворца, что сел на тяжелую, в густых бубочках завязи ветку яблони, стряхнув с нее капли росы на асфальт; оголенными чувствами, настроением проник сквозь поры весны куда-то дальше, в глубь ее — в ее буйный зеленый шум. И осознал, впервые осознал, что уже весна, буйная весна, что деревья полны жадности жизни, неодолимости роста, и он сам словно бы тоже распускался одной из мириад ее почек. И почувствовал, что деревьям цвести и цвести, буйствовать листвой, а ему наслаждаться тем буйством, что впереди долгое-долгое лето с упоительными радостями, тайной созревания, ласковыми теплыми водами и зеленым шумом, лето, которое он любил, всегда ждал и которым никогда не успевал насладиться, — так быстро оно проходило. Он хорошо знал, откуда возникло это ощущение. Потому что в нем самом словно бы что-то обновилось, возродилось, только что умерла та угроза, пугающая тень, что висела над ним в течение почти трех недель. С другой стороны, ничего и не было, так, небольшое подозрение, смутное подозрение, с которого, впрочем, начинались внимательнейшие проверки, была заведена специальная карточка и даже… выписано направление в диспансер на Большой Васильковской. Это подозрение — подозрение века, неоправдавшееся, как не оправдывались они все на девяносто девять процентов, но которого достаточно, чтобы повесить перед человеком черный занавес (оно оправдано тем, что опоздай — и тот занавес уже не откроется никогда). Оно выбило его из устоявшейся, серой, как ему казалось, жизни, вогнало пусть не в панический страх, но в глубокий пессимизм, постепенно отрешая от мира. То была действительно тень. Подозрительная тень на правом легком, ее показал рентген на очередном медосмотре, через который их, научных работников, пропускали каждый год. Он не был исключением из человеческого рода, тень упала на мозг, проросла в нем, и, как он ни противился, избавиться от нее не мог. Он продолжал ходить на работу, жил, как и прежде, ему казалось, что он оттеснил мысль о болезни куда-то далеко, на самом же деле было не так, темная, непрозрачная тень лежала на всем. На работе, на новой кинокомедии, на белой обеденной скатерти, на улыбке дочки, даже на ссорах с женой. Она, как пигмент, просочилась во все, ее нельзя было не видеть. С того дня Дмитрий Иванович начал ощущать в груди, с правой стороны, легкую боль. Ее эхо еще больше усиливало чувство страха и неуверенности.