(Внезапно день захлебнулся вечерней печалью,и вот баркарола, которая крепла звучаньем,вдруг умолкает, и голос её неподвижен.)Итак, надо мною сомкнулись безлунные джунгли,и скорчились тени, жгутами вползая в автобус,и ожили жуткие звуки, свиваясь в спирали,и стало мне страшно: чёрная Азия, чёрная полночь и чаща.Зачем же юность моя, трепеща, как пчелиные крылья,металась в смятенья по мареву мрака и смуты?И вдруг — остановка, и вышли мои незнакомцы,а я, европеец, остался один в этих дебрях,один, безъязыкий, в кабине, затопленной ночью,и к смерти уже приготовился — двадцатилетний.Потом я услышал топот и бой барабана:это плясали убийцы мои. Танцевали,пели под гнётом угрюмого леса,чтобы развлечь заблудившегося чужеземца.Выходит, что страхи мои оказались напрасны:это плясали девичьи косы, мелькали лодыжки и пятки,а барабаны смеялись и пели — и всё это ради меня.Эту историю я рассказал, дорогая,чтобы ты знала: прозренье приходит порой необычной дорогой.Именно там я усвоил первый урок человечьего света;там я впервые задумался над человеческой дружбой.Это случилось в двадцать восьмом, во Вьетнаме.Сорокалетье спустя на песню моих побратимовкоршуном кинулось хищное пламя, сжигаямузыку, девичьи косы, безмолвие джунглей,испепеляя любовь и калеча невинное детство.Проклятье захватчикам! — ныне кричат барабаныи призывают упорно к отпору и мести.Любовь моя, я воспевал мгновения моря и света,и луна баркаролы моей сонно качалась на волнах,ибо созвучны покою гармония счастьяи влажные губы весны, сквозящей над морем.Я сказал: пронесу сквозь скитанья твои глаза, дорогая!Розу, в сердце моём учредившую родину благоуханья!И ещё я добавил: мы встретим героев и трусов.и гроза мировая мои опалит поцелуи.Я сказал — и отчалила барка моей баркаролы.Но подлое время, но кровь человечья, пролитая за горизонтом,примешаны к пене и брызжут в лицо, затмевая нашу луну, потому чтоэта далёкая боль — это кровное наше несчастье,и рвут моё сердце мука и мужество павших.Наверное, эта война окончится, как и другие:мы будем убиты, и будут убиты убийцы,но грязное время проводит по лбу обожжённой ладонью,и кто же отмоет с нашей эпохи невинную кровь?Любовь моя, видишь: безбрежная даль побережьяпрядёт, лепесток к лепестку, медвяные ветры,и вот уже белые стяги весны возглашаютнаше бессмертье — недолгую нашу причастность.И если к нам прикасалась косая волна океана,если моя баркарола сумела пройти через бури,если в ладони мои пролилось твоё звонкое тело,встретим с тобою судьбу на этой черте не колеблясь,твёрдо глянем огню в пламенное лицо.И знает ли кто-нибудь тайную суть продолженья,соединенья времён, начинённых солнцем и плачем?Молча земля выбирает наследные зёрна и ветви,и падает в жёлтую высь новый пришелец.Человек оседлал моторы, и сделалось страшным искусство:свинцовые акварели и монументы из ветоши,книги, в которых усердно фальсифицируют молнию;великие сделки века часто подписывались кровью;словно древняя мумия, высохла наша надежда…А век обещал расплатиться за все издержки на небе.Но когда взлетали ракеты, у нас выпадали волосыи мы постоянно гадали, несчастные дети потёмок:то ли учёные вывели новую породу смерти,то ли на этот раз просто открыли звезду.И мы со всеми, родная, делили надежду и стужу,нас били наотмашь не только смертельные наши враги,но даже смертные братья (а это куда больнее) —и всё же не стали слаще книги мои и хлеб.Мы жили, помножив жизни на знаменатель боли,любили любовь и ветер, и презирали подлых,и уважали подлинных всею своей прямотой.Любовь моя, всадник ночи плещет плащом над морем.Любовь моя, гаснет море, и парус вянет на мачте.Любовь моя, ночь над мачтой звёздный зажгла пожар.В затоне мужчины плавно женщина проплыла,по руслу реки горючей снесло их в солёный сон,где мутно слоились тени и в трюмах туман томился,и оба они уснули каменным изваяньем.Пробил час, дорогая: влажная роза вянет.Надо расстаться с ночью, пепел предать землеи с мятежом рассвета вернуться к тем, кто проснулся,или же, не просыпаясь, к дальнему плыть побережью,хотя у этого моря нет никаких берегов.
