Читать «Байкал - море священное» онлайн - страница 15

— Передохнуть бы маленько…

Христя хотел сказать что-то злое, но сдержался:

— Вот у мыска отдохнем.

До чего ж совестно! Поддался страху и потерял в себе что-то светлое и умное. А может, не все потерял, обронил в спешке кое-что из того, чем жил?.. Было б плохо, если бы потерял вовсе. Случись это, и Христя стал бы ничем не лучше Филимона, вон идет чуть в стороне, и руки у него суетливые какие-то, и глаза… Э, лучше не глядеть в эти глаза, и так на душе стыло, а посмотришь в них, пуще того совестно делается. Вспоминается Кишу видение недавнее: матушка приходила… Зачем приходила-то, иль сказать хотела о важном? Слыхал от людей: коль привидится покойник, к болезни, значит… И врямь к болезни, думает, да не к телесной — к другой…

Христя ругает себя почем зря, и слова находит хлесткие и горькие, или чудится, что находит, небось начал бы теперь говорить о том, что на сердце, сразу запутался бы. Может, и так. А может, и нет?..

Подходят к мыску, густо заросшему низким лиственничным лесом. Такого леса Киш еще не видел, деревья сильно изогнуты, в кронах чернеют вороньи гнезда, сами же кроны тоже почернелые, игольчатые ветки опущены книзу, едва ль не земли касаются, а у. стволов густо и домовито высятся муравьиные горки. Их так много, что со счету собьешься, стоит приглядеться — увидишь, как носятся муравьи туда-сюда, туда-сюда, бывает, что и к лицу подберутся и тогда Христя сердито смахивает их рукою. Пройдет немного времени, и Киш узнает, что эта сопка, поднявшаяся над тайгою, так и зовется Муравьиною, а деревья оттого искривлены и смотрятся потерянно и одиноко, что байкальские ветры тут гуляют и днем, и ночью, зимою и летом, не дают им распрямиться.

Но теперь Христя ни о чем этом не знает и со смущением смотрит по сторонам:

— Проклятое место…

Лохов словно бы этого и ждал, жалуется на жизнь, ругает порядки на прииске, откуда ушел в недобрый час, поминает досадливым словом и товарища, который сманил.

— Будет… Слышь!..

В голосе Христи не уловил Филимон неприязни, когда б уловил, может, пуще того разошелся бы, бывало с ним и такое: вдруг да и шел наперекор всему, позабыв о страхе, который! кажется, уже стал частью его самого; не услышал неприязни в голосе товарища, зато услышал другое, уверенное и сильное, что неизменно влекло к Кишу, нашептывало: все будет хорошо… хорошо… Впрямь ли?.. Но хотелось верить в лучшее, и Лохов, насколько это было в его власти, приободрился и тоже стал смотреть по сторонам, а потом и сам сказал:

— Проклятое место…

Верно что, проклятое… Только начали спускаться с сопки, хватаясь руками за холодные искривленные стволы и старательно обходя муравейники, тут-то и увидели… Наваждение ли, другое ли что?.. «Тю меня! Тю меня!.. — лихорадочно зашептал Филимон, разом сделавшись тем, кем и был на самом деле, — Сгинь! Сгинь!» И Христя побледнел, каждая жилочка в худом лице напряглась, дрожмя задрожала, схватил за плечо Дохова сильными, посиневшими пальцами, сжал больно. Так и стояли и смотрели на то, что открылось глазам, а потом Киш прошептал сдавленным, будто враз смятым голосом: