Читать «Асфальт и тени (Рассказы, повесть)» онлайн - страница 25

— Пора уж, и так нас Господь балует, третья седмица Филиппова поста идет, пора бы и снегу.

Поужинав, разошлись на вечернее правило по своим кельям.

Сергей — в недостроенный келейный корпус, хотя келейный корпус — громко сказано. Это было бревенчатое невысокое строение с общей комнатой и тремя крохотными клетушками, одну из которых общими усилиями обустроили и приладили для жилья. Вход в корпус пока закрывали щитом, сколоченным из неструганых досок.

Войдя в стылый сруб, Сергей подумал: «Надо обязательно, когда Андрюха поправится, соорудить из этого щита нормальную дверь. Неровен час, озеро встанет, и на остров снова пожалуют волки. Отец Авель рассказывал, сколько страху и бед они натерпелись от них в прошлую зиму».

Забаррикадировавшись, он толкнул свою дверь.

Келья обдала теплом натопленной печки, запахом воска, глины, керосиновой копоти, сохнущих трав, вчерашней каши и еще чего-то знакомого, неуловимо монастырского. От колебания воздуха крошечное пламя лампадки качнулось, по лику Спасителя скользнула легкая светлая волна, словно Христос улыбнулся Сергею, радуясь его счастливому возвращению.

«Батюшка печку истопил», — крестясь, подумал благодарно послушник и, прочитав «Отче наш…», опустился на жесткое деревянное ложе, покрытое темно-синим солдатским одеялом. Сил хватило только на то, чтобы снять сапоги.

Скитское житье — особое, неспешное, более суровое и молчаливое даже по сравнению с удаленным от мирской суеты монастырем. Из скита в монастырь как в большой город приходишь, кругом люди, разговоры, суета, машины ездят, в трапезной от стука ложек и кружек в первые дни кусок в горло с трудом проталкиваешь. А уж летом, когда паломники да экскурсанты, — вообще одни искушения. Поэтому скитские без особой охоты посещают метрополию и общаются с остальной братией, а справив свои дела, торопятся поскорее улизнуть восвояси. Местные острословы называют их «дикие монахи». Однако все шутки смолкают, когда разговор заходит о крепости веры и иноческом подвиге, здесь взоры устремляются на отшельника, а он, как правило, молчит. Но до чего же красноречиво это молчание, порою оно посильнее богословского трактата, надо только уметь его слушать.

Авель любил размышлять о пустынножительстве. Все пять лет своего монастырского житья он мечтал, стремился и готовился к этой жизни, и вот уже год как он на острове, а кажется — всего месяц. Один опытный старец говорил ему: «Дни и недели в скиту тянутся долго, зато годы быстро бегут».

Свою прошлую жизнь он не любил вспоминать, кроме настоятеля да духовника никто и не знал, что в прошлом он офицер, успел повоевать, был ранен, но Господь миловал, чужой крови и жизней на нем не было.

Мысли, цепляясь одна за одну, тянулись бесконечной вереницей. Чутким внутренним зрением иеромонах научился распознавать приближение опасных, недуховных помыслов, вызывающих смятение и мечтания. Екнет сторожок, и жди — казалось бы, за самой безобидной мыслишкой (ты только дай ей волю!) такой табун черноты ввалится, что и за месяц исповедей, молитв и трудов не отойдешь.