Читать «Ангел страха» онлайн - страница 91

На повороте опять приблизилась новая тихая сестра. И, казалось, что это скорее видение, а не человек.

Она не шептала, а говорила обыкновенно, но голос ее звучал глухо и тускло.

— Вот сюда…

Они проникли в большую полутемную комнату, сплошь заставленную кроватями.

— Сюда, — двигалась она, точно тень, и только белела ее косынка.

Носилки поставили и его осторожно переложили на кровать возле огромного окна. За окном дрожали верхушки деревьев и, о счастье! — сияли те же три звездочки.

«Милые, — сказал Гуляев, — ах, как хорошо».

И с наслаждением протянулся на жестком, хрустевшем под ним матраце.

Сиделка отошла. Больные лежали в странной неподвижности, и только раздавалось их мерное, несогласное дыхание.

Теперь он различал отчетливо все предметы. Когда его неожиданно потянуло на тошноту, сиделка спокойно подошла и неторопливо подала ему тазик. У нее также было равнодушное, неподвижное лицо, именно такое, какое надо было иметь. Что было бы, если бы она стала страдать над каждым, кого рвет.

Гуляев все это понимал и радовался, что понимает все как надо, и что все здесь именно так, как надо.

И все время, пока ему подступало к горлу, он спокойно наблюдал неподвижное лицо сиделки, и ему подумалось, что у нее именно такое лицо, какое должно быть у человека: честное, искреннее, потому что такое лицо всегда бывает у человека, который поступает, свободно не стесняясь и делает только то, что может.

И это лицо было по-настоящему красиво хорошей серьезной истинно-человеческой красотой.

VII

Ночью Гуляев очнулся от забытья, потому что ему сделалось трудно дышать и что-то болезненно расширилось под ложечкой. Сначала он долго страдал во сне и все старался принять более удобное положение. Вдруг дыхание захватило окончательно, он сделал последнее усилие, открыл глаза и услышал, что тяжело и неприятно хрипит.

Увидел низкую белую деревянную ширму, которою был теперь почему-то отгорожен от прочих, и тускло падавший поверх ее из коридора свет электрической лампочки и нащупал по краям кровати две подвязанных гладких и холодных доски.

«Это, чтобы я не упал, — сообразил он. — Значит, я плох. Который теперь час»?

Лоб, шея и грудь у него были в неприятной испарине. Что-то неподвижно белело в изголовий. Испуганно всмотрелся. Сиделка. Она спит, уронив руки на столик и положив на них голову. Косынка сбилась у нее на самую шею.

Стекла в окнах слабо и с правильными перерывами дребезжат и за двойными рамами шевелятся листья деревьев.

— Который же час?

Из горла вылетает хрип, губы высохли. Хочет пошевелиться, и от того чувство болезненной расширенности в груди вырастает.

— Доктора! Неужели я умираю?

И ему вдруг кажется, что он видит как-то совершенно отчетливо каждый прутик койки и малейшую скользящую тень на потолке и удивительно явственно слышит каждый шорох и вздох в палате и коридоре.