Читать «Аленкин клад. Повести» онлайн - страница 119

Старшина-гвардеец встает, выходит в тамбур, открывает дверь и полной грудью вдыхает прохладу. Шесть лет он не дышал воздухом родного края. Но нет, не забыл старшина его особый настой и чистоту. Мысли в голове у гвардейца такие же чистые, как наступающий рассвет.

Раннее утро высветляет леса, клубами молочного пара плывет на лугах и полянах, начинает чуть-чуть, как красавица-невеста, подрумяниваться. Вот уже и елочки на лесной опушке стали малахитовыми, и молодые березки в накрахмаленных платьях того и гляди закружатся в хороводе. Не оторвать глаз старшине от чарующей красы. Ему здесь любо все-все: и белая цепочка гусей, важно шествующая из деревни на озеро, и черное торфяное поле, и колодезный журавель с деревянной бадьей у новой избы…

Все это его родное! Русское! И великое горе ждет того супостата, который позарится на край старшины-гвардейца. Скажи ему: «Солдат, Россия в беде!» — и он снова, прямо с дороги, не обняв мать-старушку и седого отца, вернется в огонь.

Пожилая проводница с ведерком вышла в тамбур захватить уголька (время указывало спроворить чайку пассажирам), взглянула на гвардейца, и покатились у нее по щекам слезы. Не надо слов солдату. Он понял все. Проводница уголком платка вытерла глаза и со вздохом спросила:

— А ты, родимый, чего-то запозднился? Наши давненько повозвертались. Многие уже свадьбы сыграли.

— Теперь, мама, и свадьбу сыграем, и многое другое сделаем.

— А мой-то сыночек…

Проводница прижалась головой к груди солдата, всхлипнула. Пусть и не ее сынок возвращается домой, а все-таки так-то оно легче.

В открытую дверь вагона льется тихая песня. Голос у певца сильный, мелодичный. Слова песни простые, но как они берут за душу! И кажется старшине-гвардейцу, что это не певец, а он сам, вспомнив бои, спрашивает: «Где же вы теперь, друзья-однополчане?..»

Колеса вагона отвечают: «до-ма!.. до-ма!.. до-ма!..» Голос колес успокаивает Героя. Он тоже в родном краю. Вон уже и домишки на берегу Шексны, чем-то похожие на утиные стайки; показались и перила того моста, с которого он, мечтая стать летчиком, нырял в воду… Хорошо! Только сердце никак не уймется в груди.

Перестук колес затих. Вагон как будто остановился, только перрон вокзала плывет и плывет навстречу, точно берега реки, когда долго смотришь на них с парохода. Людей на перроне — яблоку негде упасть. Девушки и женщины с букетами цветов, многие мужчины и парни в военной форме, но без погон. Посредине перрона стол, накрытый белой скатертью. На столе хлеб-соль. А у стола… Отца Константин Иванов узнал по кремовой рубашке и седой шевелюре. Рядом с отцом женщина в цветастом полушалке.

— Ма-а-ма! — закричал из тамбура Константин и прыгнул на зеленый от еловых веток перрон.

Много повидал лиха на войне Герой. Ему порой казалось: сердце в груди закаменело, охолонуло и его уже ничем не смягчить, не согреть. А тут, поняв, что его встречает весь город, украдкой смахнул слезу.

В отцовском доме не усадить и десятой доли гостей. Хлебосольные череповчане унывать не стали. Потчевать Героя решили в городском парке на берегу Шексны. По такому случаю из соседних домов вынесли столы, стулья, скамейки… И зашумело, разлилось весенним паводком веселье.