Читать «Аквариум (сборник)» онлайн - страница 230
Евгений Александрович Шкловский
– А знаешь, – продолжал Модест Ильич, – в России ведь вовсе не случайно всегда был культ Божьей Матери, Богоматери, Богоматерии. Одухотворение, обожествление материи, природы. Разве не чувствуется в этой красоте воистину что-то высшее, великое? И предки наши чувствовали. Иначе бы и поэзии у нас такой никогда не было – от Державина до Пастернака. И что цивилизация отстает от других стран – не в том же ли причина? Помнишь? Природа, мир, тайник вселенной, я службу долгую твою, объятый дрожью сокровенной, в слезах от счастья отстою…
– Чьи это стихи? – с некоторым волнением спросил Слава.
– Как, ты не знаешь? – искренне удивился Модест Ильич.
– У-у-у… – мыкнул отрицательно Слава.
– Да это же Пастернак! – Модест Ильич покачал головой.
– Ага, Пастернак… – Слава кивнул.
Он вдруг низко наклонил голову – так, чтобы его совсем не было видно среди травы, замер, напряженно прислушиваясь.
Модест Ильич с удивлением посмотрел на него.
– Ты что, прячешься от кого-то?..
– Тш-шш… – чуть ли не с отчаянием прошипел Слава. – Тише, пожалуйста!
Так они и сидели несколько минут – Слава, замерев в неуклюжей, полуутробной позе, прижавшись грудью к коленям (смяв при этом альбомный лист), и Модест Ильич, который озирался вокруг, не понимая, в чем дело, но и не произнося больше ни слова.
Наконец Слава снова выпрямился и глубоко, с облегчением вздохнул.
– Случилось что-нибудь? – осторожно и так же тихо спросил Модест Ильич.
Слава пожал плечами.
– Нет, ничего… Показалось, – и снова посмотрел туда, вдаль, на блестящие воды реки.
Модест Ильич вдруг сконфузился и пружинисто встал.
– Прости, что помешал. Просто обрадовался, когда увидел тебя с альбомом. Я ведь тоже в юности мечтал стать художником, даже в студию ходил, учился. Не вышло, однако.
– Да я не мечтаю, – сказал Слава. – Я так просто.
– Все равно, – возразил Модест Ильич. – Раз есть потребность – уже хорошо. В каждом человеке есть художественный инстинкт, который влечет его к красоте. Многие просто не осознают это, не дают ему раскрыться. Человек по природе своей художник, творец. Я всегда радуюсь, когда вижу это в человеке.
Слава смущенно крутил в пальцах карандаш.
– Заходи как-нибудь в гости, – приветливо улыбнулся Модест Ильич, – поговорим.
– Спасибо, – сказал Слава, тревожно взглянув на него, и закрутил карандаш еще быстрее.
ЧУЖОЙ
Ушел Модест Ильич – то ли к палатке своей, то ли еще куда-то, а Слава остался в прежнем положении, хотя покой уже был спугнут, уединение же, которое казалось таким прочным (не случайно и трава здесь такая вымахала, что никто сюда не совался), казалось теперь очень сомнительным.
Чем дольше вглядывался Слава Лидзь в бесконечность дали, тем острее ощущал он свою собственную временность, даже и здесь, в этом неожиданном укроме, думал, что надежно, ан нет, и здесь не было надежно, и вообще нигде – в этом уже не раз убеждался. Может, и хорошо, что убеждался, чего ж зря тешить себя иллюзиями… Все было временным – и он, и его пристанище, да и вообще все на этой земле, в том числе и красота, что никак не поддавалась ему (впрочем, он и не претендовал) – все-все было случайно и непредсказуемо.