Читать «Аквариум (сборник)» онлайн - страница 226

Ей-то было что вспомнить – и хорошего, и не очень. Но, главное, все продолжалось, жизнь продолжалась, и хотя она замечала за собой, что становится жестче, тяжелее нравом, однако все равно оставалась женщиной, мужчины это чувствовали, хотя и побаивались ее. Нет, синим чулком она никогда не была и не будет.

Один умный ее приятель, из самых близких, говорил, что не встречал такой женщины (это был комплимент), как она, что-то в ней было, было… Зря бы не стал говорить – это точно, не тот был человек, да и ни к чему ему льстить или лицемерить. Как чувствовал, так и сказал, а он разбирался.

А что нашли с Балицким общий язык ее искренне радовало. Было б хуже, если б этого не случилось. Вот тогда бы работа точно стала мукой, непроизводительной тратой душевных сил.

Балицкий же, немного нелепый в вечных своих кирзачах, которых почти не снимал (дух от портянок в его палатке был еще тот), высокий, широкоплечий, кудлатый, с крупными чертами смуглого обветренного лица, был ей симпатичен. Нравилась и его целеустремленность: парень знал, чего хочет, и делал все необходимое для этого. Она читала кое-какие его работы, вполне дельные, хотя и не без претензии.

И она сказала, всерьез огорченная всей этой историей с иконами, черепом, порножурналом и пьянкой:

– Поживем – увидим…

С КАРАНДАШОМ

Слава Лидзь смотрел.

Он смотрел на поблескивающую из-за домов Волгу, на зеленый массив леса, похожий на высокую траву, там, далеко, на другом берегу, и он не знал, как это запечатлеть.

Он хотел, даже очень, но, увы, не умел.

Да, наверно, это и невозможно – настолько мир, который он сейчас видел, был сам по себе. Чтобы выплеснуть эту жизнь на холст, на лист бумаги, необходимо было совершить какое-то неимоверное усилие – соединить, сопрячь, выпрыгнуть из себя, устроить короткое замыкание. Нужен был разряд между его сознанием, теряющимся перед этой непостижимой красотой, и этим миром – такой мощный, что мир должен был вздрогнуть и послушно преобразиться в…

Во что – Слава не знал. Во всяком случае, в нечто очень значительное, неведомое, чего он даже не мог предугадать.

Слава держал в руке карандаш, на коленях раскрытый альбом, но те штрихи, очень робкие, которые он уже осмелился нанести, были абсолютно не теми, какими, по идее, должны быть, настолько не такими, что он испытывал почти отвращение, еще только производя их, еще только двигая рукой, – мир катастрофически ускользал…

Однако что-то все-таки было в самом движении руки и грифеля по бумаге, в том, что он сидел сейчас один над рекой, под чужим высоким забором, не видимый никому, схоронившийся от всех, как в детстве, когда залезал либо на дерево, либо в шкаф или даже на антресоли в коридоре – он есть, и его нет. Получалось как бы отсутствие-присутствие одновременно. Бытие-небытие. Жизнь течет без него. Странное такое чувство. Приятное. Его ищут и не могут найти, а он здесь, рядом, все видит и слышит («Куда этот несносный мальчишка запропастился?»). О нем говорят, его зовут. И он есть, несмотря на то что его как бы нет.