| So when, at the expiration of this second phase, three years after the house was finished and the architect departed, and again on Sunday morning and again without warning, the town saw him cross the square, on foot now but in the same garments in which he had ridden into town five years ago and which no one had seen since (he or one of the Negroes had ironed the coat with heated bricks, General Compson told Quentin's father) and enter the Methodist church, only some of the men were surprised. | И поэтому когда по истечении этой второй фазы, через три года после того, как дом был закончен, а архитектор уехал, и снова в воскресенье утром и снова без всякого предупреждения город увидел, как он пересекает площадь - на сей раз пешком, хотя и в том же костюме, в котором въехал в город пятью годами раньше и которого с тех пор никто не видел (он сам или один из его негров гладил сюртук раскаленными кирпичами, сказал генерал Компсон отцу Квентина) - и входит в методистскую церковь, удивились этому лишь некоторые мужчины. |
| The women merely said that he had exhausted the possibilities of the families of the men with whom he had hunted and gambled and that he had now come to town to find a wife exactly as he would have gone to the Memphis market to buy livestock or slaves. | Женщины просто сказали, что он исчерпал возможности семейств тех мужчин, с которыми охотился и играл в карты, и теперь явился в город искать себе жену - точно так же, как отправился бы на рынок в Мемфис покупать рабов и скот. |
| But when they comprehended whom it was that he had apparently come to town and into church to invest with his choice, the assurance of the women became one with the men's surprise, and then even more than that: amazement. | Но когда они поняли, на кого именно пал его выбор, ради кого он явился в город и в церковь, уверенность женщин слилась с удивлением мужчин, а потом превратилась даже в нечто большее - в изумленье. |
| Because the town now believed that it knewhim. | Ибо к этому времени город решил, что хорошо его знает. |
| For two years it had watched him as with that grim and unflagging fury he had erected that shell of a house and laid out his fields, then for three years he had remained completely static, as if he were run by electricity and someone had come along and removed, dismantled the wiring or the dynamo. | Два года он наблюдал, как Сатпен с этим своим угрюмым и неослабным остервененьем возводит оболочку дома и расчищает свои земли, затем три года пребывает в полной неподвижности, словно его приводило в действие электричество, а потом кто-то пришел и убрал, размонтировал провода или всю динамо-машину. |
| So that when he entered the Methodist church that Sunday morning in his ironed coat, there were men as well as women who believed that they had only to look around the congregation in order to anticipate the direction his feet would take him, until they became aware that he had apparently marked down Miss Coldfield's father with the same cold and ruthless deliberation with which he had probably marked down the French architect. | И потому, когда он в своем отглаженном сюртуке тем воскресным утром вошел в методистскую церковь, многие мужчины и женщины думали, что им достаточно оглядеть прихожан, дабы предугадать, в какую сторону поведут его ноги, как вдруг они поняли, что он, очевидно, наметил себе отца мисс Колдфилд, и притом с таким же холодным жестоким расчетом, с каким наверняка прежде наметил архитектора-француза. |
