Читать «Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика» онлайн - страница 120
Людмила Ивановна Рублевская
— Рыцар каня паіў,
Лявутэнька ваду брала
І з рыцэрам размаўляла:
— Ай, рыцэру, рыцэру,
Прашу цябе на вячэру...
Дальше в песне говорилось, как рыцарь должен был переплыть ночью реченьку быстреньку на свет трех свечей, зажженных Левутенькой, но «каралёва ключніца, усяму свету разбойніца, каля рэчкі хадзіла, хустачкай махнула, усе свечачкі пагасіла і рыцэра ўтапіла». А когда Левутенька узнала, что любимый погиб, умерла от горя. И выросли на могилах влюбленных клен и березонька, соединились вершинами.
Мутной жидкости в бутылке осталось на самом дне. На куске окорока, который краснел на металлической тарелке, виднелись следы докторских зубов (о диете после болезни профессор, похоже, и не вспомнил).
— Из чего следует, — менторским тоном проговорил Лёдник, спотыкаясь на отдельных буквах, — что в данной народной балладе прослеживаются мотивы античного мифа о Леандре и Геро.
— Откуда, ваша мость, мужикам знать античные мифы! — заплетающимся языком возразил пан Гервасий. — У мужика, васпане, мозги иначе лежат. Там высокие материи не помещаются.
— Античные мифы придуманы античными мужиками, васпан! — важно подняв вверх палец, промолвил Лёдник. — Поэзия рождается в поле. А во дворцах одни сладенькие селадоны да галатеи.
Пан Гервасий злобно прищурил помутневшие светлые глаза.
— Я знаю, какая поэзия тебе по нраву, Балтромей.
Ударил по столу кулаком. Еще раз. еще. И под угрожающий ритм тихо запел:
— Далёка слыхаці такую навіну:
Забілі Пятруся, забілі ў Жыліну.
А за што забілі, за якую навіну?
Што сваю мае, чужую кахае.
Чтэры служачкі да Пятруся слала,
А за пятым разам сама паехала.
— Пакінь, Пятрусю, у поле араці,
Няма пана дома, будзем начаваці...
Голос пана Агалинского делался все громче, надрывней, больше похожим на плач.
— Выглянула пані з новага пакою,
Убачыла пана на вараным коню.
— Уцякай, Пятрусю, уцякай, сардэнька,
Бо ўжэ пан прыехаў — будзе нам цяжэнька.
Узялі Пятруся ды пад белы рукі,
Павялі Пятруся на вечны мукі.
— Пакажы, Пятрусю, пакажы жупаны,
Што падаравала вяльможная пані.
Пакажы, Пятрусю, пакажы пярсцені,
Што падаравала вяльможна ў пасцелі.
Білі Пятруся чатыры гадзіны,
Упаўнялі сабе, што Пятрусь няжывы...
Пан Агалинский прекратил стучать по столешнице, голова его с прилипшим ко лбу потным рыжим чубом свесилась, последние слова песни прозвучали почти шепотом:
— Вяльможна ідзе, яго матка хліпе...
— Не плач, матка, не плач, бо я сама плачу,
Я за тваім сынам панства, жыцце трачу...
Ды яшчэ Пятруся ў дол не апусцілі —
Па вяльможнай пані званы зазванілі...
Лёдник уткнулся головой в сложенные на столе руки, будто хотел спрятаться. Напротив в такой же позе застыл пан Гервасий. В помещении установилось молчание, как на кладбище, наполненное болью и непоправимостью.
— У нее были такие легкие, непослушные волосы. — шептал пан Агалинский будто сам себе. — Казалось, в них живет ветерок. А когда она улыбалась, верхняя губа приподнималась так смешно. Так беззащитно. Если бы я был старшим братом, она была бы моей. И улыбалась намного, намного чаще. Я бы высушивал каждую ее слезинку губами. Ты помнишь улыбку пани Галены, доктор?
