Читать «Абрамов. Дела российские» онлайн - страница 304

—    До Райозера-то недалеко, — сказал старик. —

За Сосёнками. Верст пять отселева. Только вам ведь не попасть.

—    Это почему же? Как не попасть? — петухом вскинул голову шофер. Он к этому времени тоже заразился нашей страстью.

—    А потому что ничейная территория.

—    Какая-какая?

—    Ничейная. Ну, по-военному навроде как нейтральная полоса. Ни нашего района, ни соседнего. Ничья.

—    Да ты, дедко, в уме ли? — напролом пошел шофер. — Что за территория, которая никому не принадлежит? Война, что ли, у вас тут?

—    По карте-то она принадлежит. Да на ней-то никто не живет. Дороги нету.

—    Даже такой дороги, какой ехали сюда?

—    Ну сюда-то худо-бедно и трактора и грузовики ходят, а чтобы от нас к Райозеру ездили — не помню.

—    А раньше, в старые времена? — это уж мы с приятелем начали допытываться.

—    Раньше-то как не ездили. И дорога была, и на каждой версте хутора стояли, — рассудительно добавила старуха.

—    Ну раз раньше дорога была, — сказал шофер, — порядок. Давай, дед, залезай в карету, проводишь нас до лесу.

—    Куда ему, — вздохнула старуха. — Без ног сидит. До ветру-то без меня не сходить. Разве что я сколько провожу.

—    А где же это ты, дед, ноги-то потерял? — полюбопытствовал шофер.

—    На почте, — ответила за мужа старуха. — Тринадцать годков по деревням почту носил, а каково по снегу-то на лыжах? Вот в снегах-то в этих он и оставил ноги. Да еще обходчиком сколько лет был. Должность такая в совхозе — старух по деревням проведывать: кака жива, кака умерла, кака при смерти. Ведь в иной деревне одна старушонка всю зиму мается.

—    И вы зимой одни в деревне?

—    Одни, как не одни. Снегом да сугробами закла-дет по самую крышу, всю зиму, как Папанин на Северном полюсе, сидим. Осенью муки на тракторе завезут, и до весны вдвоем кукуем.

Шофер наставительно сказал:

—    Надо бросать эти единоличные-то замашки, вот

что я тебе, бабка, скажу. Переехали бы на централку (есть у вас центральная-то усадьба тут?) — и жили бы себе припеваючи, с утра до ночи телек смотрели.

—    Нет уж, — сказала старуха и вдруг всплакнула, — поздно нам на чужую-то сторону ехать. В своем дому помирать будем.

—    Да и приказ вроде как есть, по радио говорили — чтобы поворот, значит, на старые места сделать.

Старуха, до сих пор такая тихая и благочестивая, тут вдруг вспылила — на больную мозоль наступил старик.

—    Сиди! Говорить-то можно, язык без костей, а ты смотри, что в жизни-то деется. — Она кивнула на незасеянные вокруг, в желтой сурепке поля и пошла к нашей машине: дескать, раз надумали ехать дальше, так надо ехать, а не речи разговаривать. А то солнышко в ельник скатится — куда попали?

По щетинистой, выкошенной луговине, по которой когда-то проходил тракт (еще кое-где можно было угадать старую колею), мы выехали за деревню и нырнули в серый душный ольшаник.

—    Тут спуск будет, — предупредила шофера старуха. Она сидела с ним спереди.

—    Вижу, бабка.

Передние колеса машины на секунду повисли ввоз-духе, она вздыбилась, как норовистая лошадь перед препятствием, но все обошлось благополучно — сползли, съехали как на брюхе. А дальше стоп — место для подвига Сусанина или, как еще сказал наш шофер, место для партизанской базы: ни взад, ни вперед. Желтая болотина с выгоревшей на солнце осокой, ольха, ельник со всех сторон. И тучи, серые тучи слепней и комарья.