Читать «А. Дюма. Собрание сочинений. Том 25.Соратники Иегу.» онлайн - страница 3

— Английский джентльмен и французский офицер.

— Посмотрим сначала англичанина.

— Идет!

И Александр нарисовал мне портрет лорда Тенли.

— Твой английский джентльмен мне подходит, — заметил я. — Теперь обратимся к французскому офицеру.

— Офицер — фигура загадочная, он изо всех сил рвется к смерти, но ему никак не удается умереть; и вот всякий раз, как он хочет быть убитым, он совершает новый блестящий подвиг и получает более высокий чин.

— Но почему он так жаждет смерти?

— Потому что ему опротивела жизнь.

— А почему ему надоело жить?

— Вот в этом-то и секрет романа!

— Но ведь в конце концов придется его раскрыть.

— На твоем месте я не стал бы этого делать.

— Читатели все равно потребуют.

— Ты скажешь им, чтобы сами доискивались; оставь какой-то труд на их долю.

— Милый друг, меня засыплют письмами.

— А тебе незачем на них отвечать.

— Конечно, но для душевного спокойствия мне необходимо знать, почему мой герой так рвется к смерти.

— О, я не прочь сказать об этом!

— Посмотрим.

— Так вот, представь себе, что Абеляр был не преподавателем диалектики, а солдатом…

— А дальше?

— Вообрази, что шальная пуля…

— Превосходно!

— Ясное дело, он не удалился бы в Параклет, но изо всех сил старался бы расстаться с жизнью.

— Гм…

— Что?

— Трудновато…

— Что же здесь трудного?

— Публика не сможет проглотить.

— Да ведь ты не скажешь об этом публике.

— Честное слово, мне думается, ты прав… Подожди…

— Я жду.

— Есть у тебя «Воспоминания о Революции» Нодье?

— У меня весь Нодье.

— Пойди разыщи «Воспоминания о Революции». Помнится, он посвятил несколько страниц Гюйону, Лепретру, Амье и Иверу.

— Ну, тогда скажут, что ты обокрал Нодье.

— О! Он при жизни так любил меня, — неужели он после своей смерти не уступит то, что мне требуется!.. Найди «Воспоминания о Революции».

Александр принес нужную книгу. Я открыл ее, начал перелистывать и быстро отыскал интересующее меня место.

Вот отрывок из Нодье. Любезные читатели, вам будет небесполезно его прочесть. Привожу дословно.

«Грабителей дилижансов, о которых идет речь в главе, именуемой „Амье“, недавно мной упомянутой, звали Лепретр, Ивер, Гюйон и Амье.

Лепретру уже минуло сорок восемь лет. Это был отставной драгунский капитан, кавалер ордена Святого Людовика, обладавший благородной наружностью, внушительной осанкой и весьма утонченными манерами. Настоящие имена Гюйона и Амье так и не удалось установить. Этим они обязаны неизменной любезности торговцев паспортами. Представьте себе двух ветрогонов в возрасте от двадцати до тридцати лет, связанных друг с другом каким-то темным прошлым, быть может, даже неблаговидным поступком или чем-то более тонким и благородным, хотя бы боязнью запятнать свою фамилию, — и вам станет известно о Гюйоне и Амье все, что я могу о них припомнить. Последний отличался мрачной внешностью, и, возможно, именно своей отталкивающей наружности обязан дурной репутацией, каковой его наделили биографы.

Ивер был сын богатого лионского коммерсанта; отец предложил унтер-офицеру, который конвоировал юношу, шестьдесят тысяч франков, чтобы тот устроил ему побег. В этой банде Ивер был одновременно Ахиллом и Парисом. Он был среднего роста, превосходного сложен, изящен, строен, ловок. Его взор неизменно пылал огнем, уста не покидала улыбка — такое невозможно забыть: бросалось в глаза сложное, непередаваемое выражение, сочетание кротости и силы, нежности и мужества. Когда им овладевало вдохновение, он говорил с пламенным красноречием и возвышенным энтузиазмом. Его беседа изобличала начатки превосходного образования, в ней сквозил незаурядный природный ум. Но было в нем нечто устрашающее — разительный контраст между выражением беззаботной веселости и трагичностью его положения. Впрочем, все признавали в нем доброту, великодушие, человечность, склонность заступаться за слабых. Он любил щеголять своей поистине богатырской силой, о которой трудно было догадаться, глядя на его несколько женственные черты. Он имел обыкновение хвалиться тем, что никогда не испытывал недостатка в деньгах и никогда не имел врагов. Это был его единственный ответ на обвинение в грабежах и убийствах. Ему было двадцать два года.