Читать ««...Я молчал 20 лет, но это отразилось на мне скорее благоприятно»: Письма Д.И. Кленовского В.Ф. Маркову (1952-1962)» онлайн - страница 10

Вы живете в том же городе, что и Н. Моршен, и, вероятно, с ним знакомы. Чем объяснить, что он до сих пор не опубликовал сборника своих стихов? Мне кажется, что тут играют роль не столько материальные причины, сколь какое-то, я хотел бы сказать, патологическое равнодушие М<оршена> к этому вопросу. Нельзя ли на него как-нибудь в этом отношении повлиять? Я слышал (это, впрочем, между нами), что издание его книги намечалось «Посевом», но что дело расстроилось потому, что М<оршен> за что-то на «Посев» обиделся. М. б., можно «врагов» помирить? Отсутствие книги стихов Моршена я всегда воспринимаю как некоторое досадное недоразумение.

У нас холодно, на днях выпал даже и пролежал целый день густой снег. Весна почти не чувствуется. Почки на деревьях все никак не решаются распуститься.

Еще раз сердечное спасибо за прекрасный пасхальный подарок, которым Вы нас очень поддержали.

Привет Вашей супруге.

Душевно преданный Д. Кленовский

7

17 июля <19>54

Глубокоуважаемый Владимир Федорович!

Получил Ваше письмо. Отвечаю простой почтой, не воздушной, т. к. письма вздорожали, но зато без промедления и подробно.

Интересно было прочесть Ваш «этюд» о Моршене. Ваши впечатления явились для меня неожиданностью! Убедился лишний раз, что лучше не знакомиться с частной жизнью служителей муз, — мы имеем тому достаточно примеров во всех отраслях искусства… Но, конечно, соприкасаясь с ними, подобного знакомства не избежать, и каким-то грузом оно на сердце ложится. Когда я писал о равнодушии Моршена к своим стихам, я исходил из того, что он до сих пор ничего не предпринял для их издания.

Грустно, что Вам не хватает литературного «воздуха» для собственного творчества, и притом не только в прямом, но и в переносном (это главное!) смысле. В прямом смысле это, по-моему, лишь некая плохая привычка. Я лично никогда т. н. литературного окружения не имел и не испытываю в нем никакой потребности. Мало того: в годы войны, в лагере (в Германии), где мы жили с женой, «окружение» было такого рода, что не только литературного, но вообще никакого воздуха не было, и, несмотря на это, именно там я на редкость много и продуктивно работал.

Существеннее, конечно, отсутствие воздуха в смысле переносном, т. е., если я Вас правильно понимаю, ощущение ненужности, обреченности, тщеты всякого искусства в наше враждебное и чуждое ему время. Такое ощущение, конечно, вполне справедливо — спорить не приходится. Дело, однако, в другом. В том, что это ощущение, несмотря на всю его жестокую правду, не является достаточным поводом для прострации, для отказа от творчества. Конечно, для того, чтобы не ощутить эту жестокую правду как подобный повод, как препятствие для творчества — нужны сложные внутренние предпосылки. Сущность их, этих предпосылок (не подумайте, что они придуманы сейчас, в утешение, они уже достаточно стары!) в следующем: все, что является подлинным искусством, независимо от того, имеет ли оно в мире «аудиторию» или нет, воспринимается ли оно многими, немногими или даже просто никем, — не пропадает, а остается жить в эфирном теле Земли и тем самым творит ее будущее духовное содержание. Вот как это выразил Рудольф Штейнер, обращаясь к учителям основанной им Вальдорфской (детской) школы (теперь таких школ в Германии десятки):