Читать ««Я с Вами привык к переписке идеологической...»: Письма Г.В. Адамовича В.С. Варшавскому (1951-1972)» онлайн - страница 4

Ваш Г.А.

2

104, Ladybarn Road Manchester 14 17/III-52

С 26/III до 15/IV — я буду в Париже (53, rue de Ponthieu, Paris 8е)

Дорогой Владимир Сергеевич

Получил сегодня Ваше письмо — и видите, по горячим следам, сразу же отвечаю. Ваше письмо — не «невразумительное», как Вы на себя клевещете, а крайне вразумительное, ясное, и притом такое, что в составленную мной с Кантором «антологию русских писем» я включил бы и его. Правда. У меня тысячи соображений Вам в ответ, но вовсе не для спора — а для дополнения и развития. Вы меня давно уже плохо понимаете, т. е. не понимаете моих сомнений в ту сторону — где искажена великая правда, главным образом по хищной дрянности человеческой природы. Точнее, половина, ровно половина общей великой — человеческой правды, к которой я не могу быть безразличен, именно потому, что ее, втоптанную нашими соотечественниками в кровь и грязь, никто почти за правду (хотя бы и бывшую) не признает. В Евангелии, на которое Вы ссылаетесь, есть и то, и это, — и «это» без «того» ничего не стоит, как и «то» без «этого». Если бы Евангелие было просто проповедью приятных вещей, Рим не ужаснулся бы, Тацит бы не написал, что это «odium humani generis» и ничего из него не вышло бы. Но что в России происходит ужас, что это ничем ни оправдать, ни искупить нельзя — я чувствую всем своим существом. Но вся русская культура (кроме Чаадаева, и помельче — Тургенева) восстает против того, чтобы идеализировать противоположную сторону. И то, что на Западе об этом можно говорить, а там можно только молчать — не есть довод решающий, как обыкновенно с торжеством провозглашается, а есть следствие разделения единой «неделимой» правды на две половины. Если бы возникла на свете хоть тень fraternite, то ни в liberte, ни в egalite не было бы нужды, как в формальных условиях единой верной сущности.

Вот, passons. Я вижу на Вашем лице отвращение, а спорить мне, право, не хочется. Кстати, ко всем Вашим толстовским чертам я прибавляю и эту: стена к чужим мыслям. Бывает, что чужая мысль в Вас (как в Толстого) не «входит», хоть плачь! Я давно это заметил, и помню, как Вы еще в Париже возражали мне на собрании Объединения, о романтизме. Я так и не добился, чтобы Вы согласились, что романтизм не только литер<атурная> школа (народность, история, красочность и т. д.) но и состояние духа, томление о безбрежном, христианское по складу. Вот и о Расине, думаю, Вы меня не поняли, — а м. б., я не ясно написал, не помню. «Федра» тем и потрясательна, что бледна и схематична, sans qu’il sait possible de la situer, — в ней как в фокусе света все расплавлено. Что писал Бергсон о Гамлете, я не помню, но при всей моей давней и острой любви к Гамлету, Федра есть упрек ему (как художеств<енному> методу, не как замыслу), на un beau sourire hautain варвара и младенца.