Читать ««Жаль, что Вы далеко»: Письма Г.В. Адамовича И.В. Чиннову (1952-1972)» онлайн - страница 51

96

Смоленский Владимир Алексеевич (1901–1961) — поэт «незамеченного поколения», входивший в группу «Перекресток», ориентирующуюся на Ходасевича, несколько раз избирался председателем Союза молодых поэтов и писателей в Париже. Подробнее о нем см. в кн.: Смоленский В. Жизнь ушла, а лира все звучит: Стихи / Сост. и предисл. В. Леонидова. М., 1994.

97

Сперанский Валентин Николаевич (1877–1957) — юрист. После революции в эмиграции в Париже, преподаватель государственного права на русском отделении Сорбонны, сотрудник многих эмигрантских изданий. После войны постоянно печатался в «Русской мысли», часто выступал с лекциями и докладами в Русских домах (Кормей, Сен-Женевьев-де-Буа и др.).

98

Адамович упоминал об этом эпизоде несколько раз, см., напр.: Адамович Г. Бунин: Воспоминания // Новый журнал. 1971. № 105. С. 135–136.

99

Имеется в виду стихотворение Адамовича «Посвящение» («Я не тебя любил, но солнце, свет…») (Опыты. 1955. № 4. С. 3–4).

100

Аронсон Григорий Яковлевич (1887–1968) — общественно-политический деятель, журналист. В январе 1922 г. выслан из советской России, обосновался в Берлине, член ЦК Бунда (в 1922–1951), генеральный секретарь «Орт-Юнион» (1926–1931). В 1940 г. переехал в США, сотрудник редакции «Нового русского слова» (в 1944–1957). Рецензируя четвертую книгу «Опытов», Аронсон счел, что «стихотворение Г. Адамовича, умелое и искреннее, сорвано к концу риторическим восклицанием: “Чрез миллионы лет я вскрикну: да!”» (Новое русское слово. 1955. 1 мая. № 15709. С. 8). В несохранившемся письме Чиннова, судя по всему, содержался аналогичный упрек. Много лет спустя, говоря о сборнике «Единство», Чиннов писал об этом стихотворении Адамовича: «Порой уступал он и желанию выйти за пределы аскетической поэзии. Тогда… тогда, нарушая свой догмат: “делать стихи из самых простых вещей, из стола и стула” — он допускал в свою поэзию такие, сказал бы зоил, “предметы роскоши”, как “розовый идол, персидский фазан”, как “арфы, сирены, соловьи, прибой”. Больше того: он вводил патетические сравнения: “как голос из-за океана”, вводил декламационные, риторические интонации. И он, апостол аскетизма, включил в свою книгу даже такой, как будто заимствованный у осуждаемого им Фета, почти романс:

И даже ночь с Чайковским заодно

В своем безмолвии предвечном пела

О том, что все обречено,

О том, что нет ни для чего предела.

Это очень талантливо, но это не Адамович. Это совершенно чужеродно в книге, основной тон которой аскетичен. И все же книга названа (с необычной для него и к нему мало идущей подчеркнутостью) — “Единство”» (Чиннов И. Вспоминая Адамовича // Новый журнал. 1972. № 109. С. 139–140).

101

Мф. 27:62–64.

102

Несколькими годами раньше Адамович писал об этом: «Ходасевич считал лучшими стихами Пушкина и вообще всей русской поэзии — гимн чуме. <…> Что тут говорить, гениально! Не факел, а солнце. Но… в этих стихах есть напряжение. В этих стихах есть пафос, который, может быть, холоднее внутри, чем снаружи… Как это трудно объяснить! Ведь вспоминая даже такие стихи, гениальные и все-таки взвинченные, невольно спрашиваешь себя: а нет ли тут декламации, хотя бы в сотой, в тысячной доле? <…> Если бы нужно было назвать “лучшие” пушкинские стихи, я, пожалуй, прежде всего вспомнил бы то, что Татьяна говорит Онегину в последней сцене романа. Это такое же волшебство, как и гимн чуме. Но еще более таинственное» (Адамович Г. Из записной книжки // Новоселье. 1949. № 39–41. С. 144–149).