Читать «1991: измена Родине. Кремль против СССР» онлайн - страница 184

Например, его советский период – «Архипелага ГУЛАГ». Эта книга была мощным инструментом воздействия на СССР. Этим инструментом пользовались враги СССР. Что такое «холодная война»? Это тотальная, многоаспектная война. И в этом многоаспектном сражении Солженицын идеологическому и стратегическому противнику дал в руки мощное оружие. Гарпун, который вогнали в затылочную кость Советского Союза, назывался «Архипелаг ГУЛАГ». А гарпунером было ЦРУ. Когда Солженицын вернулся в Россию, он с утра до ночи нас учил. Им пользовались, когда он добивал остатки всего советского, но когда он вышел с критикой либерализма, его отключили от экрана. Поэксплуатировали, а затем выкинули ужасным образом. Поэтому мне кажется, что он умирал невесело. Он умирал в томлении.

– А Ельцин?

– Я думаю, что Ельцин как раз принадлежит к тем людям, которых в глубине дантовской адской полости, внутри этих девяти кругов, грызет совесть… Ельцин, как никто иной, подходит под библейский канон человека, предавшего благодетеля. То есть – худший из возможных грехов. Он предал партию, которая сделала его человеком. Он предал СССР, уничтожил, сгубил. Он открыл врата неприятелю. И он не мог этого не осознавать. Он и горькую пил у себя в Кремле во многом потому, что надо было заливать свою орущую совесть. Мне кажется, он умирал ужасно. Кстати, его и хоронили странно. Я смотрел его отпевание в храме Христа Спасителя, и мне чудилось, что там посреди храма стоит огромный кремовый торт. А внутри этого торта лежит Ельцин. А потом, когда настала пора погребения, его, видимо, с помощью каких-то лопат или лопаток вынимали… Так что Ельцин умирал скверно, недостойно.

– С Горбачевым вы часто разговаривали?

– У нас были пересечения… В этот момент, когда мы с ним встретились, нам было о чем поговорить, кстати. Было какими эмоциями обменяться. Вместо этого, вдруг, ни с того ни с сего Горбачев заговорил со мной о Полозкове. Полозков, мол, развалил коммунистическую партию… Будто мне это было важно! Я уж и забыл, кто такой Полозков. А он вдруг об этом заговорил как-то странно нервически, анормально и немного смешно. Может, этим своим состоянием он меня и загипнотизировал. Это был какой-то шок. Он говорит: «Александр, давай с тобой сложим наши усилия. Кончился период вражды. У нас общий враг. Страна должна быть объединена». Мы чокнулись, и он – о Полозкове… Почему Полозков, а не Гай Юлий Цезарь?

– Горбачева, в отличие от Ельцина, чувство вины за развал страны не мучает?

– Думаю, что нет. Я его спрашивал, он отвечает: я все делал правильно. А на вопрос, что в вашей жизни было главным, он ответил: быть причастным к событиям. Кстати говоря, он отвечал как художник, а не как политик. Он говорил: «Я жил в интересное время».

– Так он же формировал это время…

– Он формировал, или время его формировало… Но так мыслит именно художник. Художник ценит не само качество времени, а свою возможность присутствовать в этом времени. Наблюдать собственную смерть или собственную казнь. Ощущение художника увидеть все и ради этого идти на риски, на компромисс с собственной совестью. Это очень сильное качество, которое отличает художника от нехудожника. Вот Горбачев предстал передо мной как такой Демиург, как художник… Что, конечно, не оправдывает его как суперпредателя, суперзлодея.