Читать «15 лет русского футуризма» онлайн - страница 21
Алексей Елисеевич Крученых
Предварительную «экскурсию по Крученых» присутствующие сделали под руководством Маяковского.
Первый месяц по приезде в Москву я выступал на разных эстрадах почти ежевечерно, даже устал.
В этом же сезоне на устроенной Маяковским «чистке поэтов и поэтессии» я оказался единственным прошедшим чистку, как Маяковского, так и переполненного до отказа зала Политехнического Музея. Читал я свою «Зиму» («Мизиз зыньицив»).
Так снова — в Москве — взбурлила моя лит-работа.
А что кипело и как вскипело — смотри в книгах с 21 года по настоящий, и далее…
(Библиография — в моих книгах «Заумный язык у Сейфуллиной и др.» и «Новое в писательской технике»).
Игорь Терентьев
О разложившихся и полуразложившихся
(Аналитики против паралитиков)
В 7–8 номере журнала «На литературном посту» за 1926 г. помещена статья С. Малахова — «Заумники» с многообещающей сноской: — Глава из книги «Русский футуризм в литературе и его основные течения». Если судить по опубликованной главе — книга эта будет собранием самых фантастических и бездоказательных измышлений о футуризме. По оставим пока будущее в покое. Перед нами шесть страниц, искажающих 614 раз понятие о зауми и заумниках. Наша задача — опровергнуть эти искажения и дать верное представление о зауми и заумниках всем, кого еще одолевает путаница и невнятица по этому вопросу. С. Малахову очень хочется быть академичным до отказа. Уже в начале своей статьи он ссылается на некий «основной закон»: «язык есть прежде всего средство общения» и утверждает, что «именно этому основному закону изменили заумники, когда уничтожили смысл своего языка, уничтожив тем самым и язык, как таковой». Это, разумеется, совершенно неверно. Во-первых, язык является не только сродством общения, а нередко и «средством разобщения» (во время войны, революции, создания революционных группировок во враждебном окружении, и проч.), а, во-вторых, о языке (поэтическом преимущественно) гораздо точнее можно сказать, что он является средством эмоционального воздействия, а этого воздействия заумники не только не «уничтожили», но, наоборот, усугубили его, создавая, вместо стершихся и переставших производить впечатление штампов, — новые слова, остро врезающиеся в сознание.
Малахов указывает на наше утверждение, что «заумный язык в 1000 раз выразительнее обыкновенного». «Выразительность», однако, не слишком соблазнительная вещь для заумников. Дело не в выразительности, а в действительной силе: заумное слово, не до конца осознанное слушателем, действует непосредственно на его слуховой рефлекс, без участия логического трансформатора (мало понятное ругательство всегда обиднее такого, смысл которого сразу ясен). Что же касается фразы о «тысячекратной выразительности», то она для нас являлась тактическим ходом, а не принципиальным положением. Историку (а Малахов пытается быть историком) следовало бы учитывать это различие и не впадать в истерику. Но Малахов ничего не различает и ни в чем не разбирается. Оп нагораживает цитаты из книг заумников, панически возмущается ими («кажется дальше итти некуда» и проч.), но что с ними делать — не знает. Наши слова, приведенные в статье Малахова, не теряют своей силы: они и там производят на читателя впечатление несравненно более сильное, нежели малаховские попытки бороться с заумью. Вот хотя бы заумный «мирсконца», которого понять и с которым справиться Малахов никак не может. Он цитирует:
