Читать «Зеленая женщина» онлайн - страница 93

А Куцерь, связанный и униженный, демонстрировал ленивый произвол чувств: поднявшиеся в мимолетном удивлении брови, искривленный зевком рот и издевательское внимание, которое он тут же, с извиняющейся гримасой возвращал своему лицу.

— Где?! — говорил Генрих, все больше озлобляясь. — Когда?! В какой момент? На сцене полно народа. Толпа! Алевтина Васильевна не отходила от рояля. — Он кивнул в сторону концертмейстера, которая, сгорбившись, зажав рукой рот, сидела возле инструмента. — У всех на виду? Не надо!

— Зачем он тогда говорит? — серьезно спросила Ира Астапчик.

Генрих остановился лишь на секунду. И в следующее мгновение обрушился на Ирку:

— Я — герой, я — убийца — не важно что! — проговорил он сдавленным, клокочущим голосом. — Я — звезда! Ко мне протискиваются с микрофоном в руках. Я бандит, я шлюха, я последняя сволочь! Выдающаяся. Очень большая сволочь! И я в лучах славы. Все вокруг млеют! Пускают слюни. Все вокруг — стадо!

Генрих замолк, сцепив зубы.

Склонивший голову в знак внимания, Куцерь выпрямился, сколько позволяли путы, и растянул рот:

— Все, что творилось здесь у нас, расскажет честный унитаз, господин художник.

— Можешь не рассказывать, господин унитаз! — мгновенно повернулся Генрих. — Мы не будем тебя допрашивать. Мы тебя испытаем. Знаешь, как с еретиками расправлялись?

Поразительно — впервые тут, кажется, Куцерь дрогнул и не нашелся с ответом. Кто-то другой сказал тихо — на всю сцену:

— Что-то нехорошее будет.

— Мы не оставим тебе шанса, — продолжал Генрих. — Ни одного. Ты сидишь в кресле. Софиты падают, — быстрый жест вверх. — Не шелохнулся — твоя правда. Ты убил Колмогорова. И расплатился за это жизнью. Дернешься спасать шкуру — соврал. Тогда ты жив, но дешевый шут. Макака.

— Что вы хотите делать? — предостерегающим голосом спросила Раиса Артуровна.

— Генрих, перестань! — шагнула Аня. Тарасюк заступил ей дорогу: не вмешивайся!

Несколько мгновений спустя Генрих уже взбегал по железным лесенкам и переходам, которые лепились вокруг сцены ярусами. Скоро он показался у расположенного выше софитов пульта машинистов — маленький, растворенный блеском прожекторов.

Напряженно глядел вверх Куцерь — бледный, сожженный светом до белого.

С легким, едва уловимым скрежетом софиты, размещенные в ряд на железной ферме прожектора, дрогнули и начали опускаться.

И почти сразу остановились. Из-за невыносимого сверкания ламп, из-за путаницы ажурных конструкций, словно оплавленных жаром, из-за дождя свисающих еще выше, с неразличимой высоты тросов — сверху, как с тучи, прогремел голос:

— Никто не собирается тебя калечить. Ты заслуженный артист. Выкручивайся! Давай, грохнись со своим троном! На пол! Будешь сидеть — сгоришь, раздавленный. Это кара. За Колмогорова. Извернешься — лживая обезьяна. Выбирай: жизнь — значит ложь, смерть — значит правда.

Сцена молчала.

Надсаживаясь, небеса заорали:

— Выбирай! Жизнь — ложь! Смерть — правда!

В тишине послышался вибрирующий голос Раисы Артуровны: