Читать «Зеленая женщина» онлайн - страница 40

— Вадим мне снился, долго потом снился. Я танцевала, у меня репертуар пошел, и я все думала, вот он узнает или увидит. Хотелось что-то ему доказать. Вот заметка газетная появилась — прочтет. Я даже думала, вдруг он бывает в театре, тайно от меня. Навязчивая идея какая-то. Выходила на сцену и воображала: а если он в зале? Зал — это черный провал, ты его не видишь, совершенно. Бездна.

— Он кто?

— Медицинский окончил уже потом, после армии… И как-то в торжественную минуту сказал, что станет писателем. Я буду писателем, буду много зарабатывать. Предупредил на всякий случай. Чтобы я имела в виду, что потеряю. Но, кажется, он сам тогда ни в чем не был уверен. Рисовал, выпиливал… Увлекался.

— Ты звонила ему?

— Зачем?

— Ни разу? Ни разу не позвонила?

Резким ударом пальца Генрих вывинтил штопор, глубоко закрученный в темя гипсового Аполлона, что стоял на подоконнике.

— В психиатрии это называется отреагированием, — сказал он со штопором в руках. — Всякое потрясение должно быть исчерпано. Тогда оно не будет стоять у тебя поперек горла.

— Все это отреагирование давно на сцене, — возразила Аня, пожав плечами. — Потому на сцене я так много и чувствую, что всё там. Всё.

Шпок — штопор извлек пробку. Генрих поставил бутылку и смерил Аню взглядом.

— Не знаю, зачем ты это всё мне рассказывала… — сказал он вдруг.

Она застыла, похолодев. Он выдержал паузу.

— Но кое-что и я тебе тогда расскажу. В порядке ответной любезности.

— Что-нибудь тоже несуразное?

— Что-нибудь страшное.

— Давай. Если сумеешь, — сказала она, стараясь придать голосу иронию.

— Страшненькое пойдет?

— Откровенненькое давай.

Генрих взялся за бутылку, подержал и вернул ее на место.

— Откуда вообще берется страх? Первый крик младенца — крик страха. Крик человека, безжалостно вкинутого из теплого сна на мороз. Телесный, бессознательный ужас…

— Эпическое начало, — усмехнулась она.

— Хорошо. Так. Мы с мальчишками повесили собаку. Годится?

Генрих подвинул на столе завалы альбомов и книг, чтобы пристроить две стопки. Потом опустился в кресло. Она поискала и поставила себе стул.

— Был такой Батуров у нас в классе. Хотя… он к нам еще не перевелся, в школу. В общем… кто-то сказал: давайте повесим собаку. Я замельтешил: во, давайте! Просто испуг. Животная какая-то… хитрость — я нутром ощущал: надо шуметь и никто не заметит, что мне страшно. А тот пацан, он знал, как это делают, как вешать собак. Опыт уже имелся. Это ставило его выше нас. И как-то… снимало возражения. Мерцающие сомнения. Я в них и разобраться не мог. Не мог на них задержаться. До конца эти сомнения осознать. Понимаешь?

Кажется, она начинала понимать.

— Он подманил, — продолжал Генрих. — Как-то у него была?.. Такая… Ну, черт с ним! Губами причмокивал: вкусно, вкусненько, иди сюда. Ливерная колбаса, большущий моток. Собака рыжая, лохматая… тощая такая. На коротких лапах. Мы повели ее в посадки. Многое забывается, а чувство помнишь. Самое эфемерное, неуловимое — и это крепче всего в памяти. Последнее, что остается, когда все забыто, — жизнь чувства.