Читать «Внуковскій лес» онлайн - страница 9

— Больно молод, — сказал сотрудник, расписываясь в нижнем углу листка с заявлением.

— Это быстро проходит, — сказал я.

— Правильно! — хохотнул он. — В принципе уже рабочий день заканчивается.

— Айда в ЦДЛ, — понял я его.

В Доме литераторов мы выпили по сто пятьдесят, и сотрудник твердо пообещал, что мое заявление рассмотрят на ближайшем заседании жилищной комиссии.

— Молодым тоже жить надо, — сказал он.

Я заказал еще две рюмки водки.

— Последняя, — строго посмотрел он на меня. — Знаешь, сколько вашего брата ко мне ходит?

— Много, — кивнул я. — Вам за вредность не платят?

— Нет, — вздохнул он. — Давай еще по пивку — и домой.

Мы разошлись, и недели через две мне позвонили из Литфонда.

— Приходите разбираться, на кого оформлять документы, — сказала женщина. — Ежемесячная оплата — шестьдесят рублей.

— Сколько?! — изумился я.

— Но ведь там буфет, свежее белье и машина до станции, — тоже обиделась женщина. — А некоторых и на рынок возят.

— Тогда ладно, — сдался я.

И мы вместо рыбалки поехали во Внуково.

"А неплохо живут писатели, — думал я, знакомясь с поселком. — Отсюда и уезжать не захочется".

Смысла уезжать из поселка в Москву действительно не было никакого. Коттеджи убирались женщинами, приходящими из соседней деревни Абабуровки. Котельную топил Николай Иванович, местный философ. Кастелянша Алла Петровна по четвергам выдавала белье. Но центром внуковской писательской жизни был, конечно, буфет.

И дело даже не в том, что буфет был завален дефицитом: колбасами, осетриной, ящиками с чешским пивом. Нина Степановна, буфетчица, с первого взгляда определяла цену писателя, стоящего в очереди. Читать она никого из них не читала, но откуда-то знала, что этот стоит одну бутылку чешского, вот тот — три, а секретарь, предположим, парткома — целый ящик.

— И ведь никто ей ничего не говорил! — удивлялся прозаик Георгиев, все его по-свойски звали Жорой. — Откуда она знает, что Кочетков в парткоме?

— По нашим с тобой разговорам, — отвечал ему поэт Ваншенкин. — Пойдем лучше коньячку выпьем.

Они садились за застланный белоснежной скатертью столик и принимались пить коньячок. Константин Яковлевич действительно любил жизнь, и она отвечала ему взаимностью.

Меня Нина Степановна оценила в три бутылки чешского пива. Жоре выдавала все шесть.

— Некоторым и одной не дает, — пожала плечами Алена, когда я пожаловался на дискриминацию.

— Не дает только писательским женам, — сказал я. — Точнее, сожительницам. Попробовала бы она жориной Лене не дать.

Георгиева, кстати, дразнили Мысленкой. Каждую фразу он начинал: "Мы с Ленкой..." При этом он заглядывался и на чужих жен, за что получал втык от Ленки. От нее нельзя было скрыть самые ничтожные амурные поползновения. Жора, правда, и не пытался этого делать.

Алена на мои слова о сожительницах не отреагировала. Как я понял несколько позже, тема писательских жен и сожительниц была довольно скользкая. Писатели, как, впрочем, и представители других творческих профессий, жен меняли охотно. Но последствия этих разменов не всегда радовали самих творцов, не говоря уж об окружающих.