Читать «История политических репрессий и сопротивления несвободе в СССР (Часть 2)» онлайн - страница 14

1912 г.

[В связи с приездом Николая II в Москву в 1912 г.], по общему мнению, энтузиазма и подъема так и не удалось создать. Народ ходил по улицам и площадям, являя собой скучную и тупую толпу. Более оживленный вид, бодрый, решительный и наглый, имела другая, численно не меньшая, толпа чинов полиции и охранки. [Народная толпа] одинаково пошла бы глядеть на похороны с музыкой, полет воздушного шара или большой пожар, вообще всякое бесплатное зрелище.

ГАРФ. Ф. 102 ДП ОО. 1912. Оп. 265. Д. 569. Л. 1391.

№ 13

Из автобиографии В.Н. Фигнер

В Шлиссельбурге началась наша долголетняя тюремная страда [...]. Режим заточения был построен по образцу французской Бастилии XVII-XVIII вв. Если б впоследствии он не был смягчен, никто из нас не вышел бы живым в силу одних материальных условий; я не говорю уж о моральных. Изоляция была полная не только от всего живого и всех живущих, но и друг от друга. Сумасшествие и самоубийство стояли перед каждым. 13 лет мы не имели переписки с родными, и во все, более чем 20-летнее пребывание в крепости ни один из нас не имел свидания.

[...] Решающим моментом для моего поведения по отношению к тюремщикам и крепостному режиму было заключение в карцер, в который я попала на третьем году заточения, защищая товарища (Попова)(. Многое мне пришлось передумать тогда, чтобы составить твердое решение о том, как вести себя дальше. Решением было: по незначительным, каждодневным поводам борьбы не поднимать (т.к. она ведет только к еще большим унижениям), но в серьезных случаях бороться до смертного конца.

Целых 15 лет не было обстоятельств, которые заставили бы меня действовать активно. Но в 1902 г., на 18-м году заключения в Шлиссельбурге и 20-м после ареста, случай представился. [...] Нам, без объяснения причин, начальство объявило, что мы вновь будем подчинены железному режиму первых годов заточения. Тюрьма в 1902 г. этого не вынесла бы, и, чтоб заставить Департамент полиции рассмотреть распоряжение местной власти, я сорвала со смотрителя Гудзя погоны. Военный суд и единственное наказание - смертная казнь должны были последовать за этим оскорблением действием. Как ни удивительно, эта участь миновала меня, и мы думаем, что причиною было, что вся Россия в 1902 г. была в предреволюционном брожении и, без нашего ведома, русская Бастилия являлась ненавистной эмблемой деспотизма, против которого разгоралась революционная борьба. Мой протест снял то, что угрожало нам, а вся администрация тюрьмы была смещена.

Через 10 месяцев после этого я испытала жестокий удар: мне было объявлено смягчение каторги бессрочной на каторгу двадцатилетнюю. Неожиданное смягчение принесло мне великое горе и вызвало жестокое чувство по отношению к матери, так как царская милость была вызвана поданным ею, без моего ведома и согласия, прошением. В связи с моим поступком со смотрителем я была лишена переписки и не знала, чем вызвано обращение матери. Только получив известие, что она умирает, я смирилась и не порвала с ней.

Деятели СССР и революционного движения России.