Читать «Ракурсы» онлайн - страница 14

Наверное, все это она уже говорила не мне, а просто кричала, освобождаясь от переполнявших ее эмоций. Когда я перестал ее слышать и попытался, приложив сколько-то усилий, увидеть себя, то обнаружил, что уже довольно долго трясусь вместе со всеми, размахиваю руками, дрыгаю ногами, прыгаю и верчу головой в резком ритме заполняющих меня целиком едких, вгрызающихся в мозги звуков. Казалось, они проникают под кожу и бегают там, как тараканы за отставшими от стен обоями. Но я чувствовал, что они бегают во мне не просто так – у них была вполне определенная, ясная цель, и целью этой был я сам – мои ощущения, эмоции, мысли и желания. Они хотели служить мне, угождать, как миллион маленьких Хоттабычей, и для начала избавляли меня от необходимости придумывать себе желания. Они сами желали за меня, они лучше знали, что мне нужно, и это было чертовски приятное чувство.

Я даже на время забыл о том, что с малых лет не любил находиться в толпе. Она вызывала у меня ощущение стойкого дискомфорта и желание любым способом вытолкнуть самого себя из нее. Впрочем, бывали и такие толпы, в которых я мог чувствовать себя сносно, скажем, на многолюдной улице или на железнодорожном вокзале. Я долго не мог понять, почему так, пока однажды (кстати, на той же дискотеке) не додумался до очевидного: толпу делало омерзительной и непереносимой единство ее ритма и направленности, общность цели. Если же при видимости толпы каждый в ней занят своим делом, идет по своей надобности и никакого общего, как будто заданного кем-то ритма в ней нет и быть не может, то и бежать от нее нет нужды – здесь ты можешь быть собой, а не члеником толпы – одним из множества.

Чтобы не быть «одним из», как-то раз в детском саду я решил «умереть». Когда все поднимались с кроватей после тихого часа и шли одеваться, я притворился мертвым и лежал без движения. Я слышал, как надо мной склонилась воспитательница, и, боясь разоблачения, перестал в этот момент дышать. Но она, наверное, сочла, что я крепко сплю, и ушла из спальни вместе со всеми. Минут через пять мне надоело быть мертвым, и я воскрес. Тем не менее я получил огромное удовольствие, одеваясь в одиночестве, когда все остальные жевали за столами свои полдничные пряники.

Но в ту ночь, в дансинге, все это уже не имело никакого значения. Когда я вновь вспомнил о своей большой нелюбви к толпе, на миг вырвавшись из туманом окутывающего ритма шаманской пляски, ко мне пришло ясное и тихое понимание: моя ненависть к толпе была всего лишь обратной стороной зависимости от нее. Я всегда принадлежал ей и никогда не был собой, наоборот, она была мной и во мне, а бежал я от нее лишь потому, что боялся и не хотел признавать этого. Равнодушен к толпе только тот, кто не принадлежит ей.

Это понимание погрузило меня в сложную смесь ярких переживаний: я чувствовал глубокую печаль, которую ощущал физически как приятное дрожание и вибрации, распространявшиеся по всему телу, от пальцев ног до затылка, и скоро печаль эта стала настолько всеобъемлющей, что казалось, будто вся Вселенная соткана из этого умопомрачительного, отчетливо пульсирующего чувства подавленности, бесконечной (Танюхиной) депрессии, уводящей в пески вечности, где тебя осеняет счастливое блаженство оттого, что ты – песчинка среди мириадов точно таких же крупинок великого и пустынного космоса.