Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 147

Любопытно сопоставить также отношение обоих авторов к XIX столетию – «золотому веку» капитализма, проникнутому духом всепобеждающего, самоценного хозяйственного роста. По меркам Хайека, для экономики то было время нормальной жизни, прерванной в XX веке «незаконным» вторжением правительств в хозяйственную область ради социальной конъюнктуры. Сорос же видит в той эпохе пору опасного дестабилизирующего бума, за которым не поспевали интегративные потенциалы государств. С облегчением он переходит к временам нынешним, когда правительства смогли в разных формах взять экономику под уздцы, дав людям возможность «выбирать между конкуренцией и контролем».

Космология социал-конструктивиста предполагает, что более высокий порядок, возникнув в какой-то части мира, вовсе не «обречен на победу» в силу наибольшей своей эффективности и «приспособленности», но должен целенаправленно распространиться на окрестные пространства, чтобы не быть захваченным тягой к энтропии, низводящей данный порядок к уровню окружающих его низших форм. В либерально-конструктивистском менталитете всегда налицо упоминавшийся уже архетип противоборства окультуренного космоса с природным хаосом, парадоксально сближающий этот род либерализма с мировоззрением наших классических консерваторов типа К. Победоносцева или К. Леонтьева. Ибо консерватор всегда озабочен «поддержанием устоев», сохранением порядка и ценностей в деградирующем мире, грозящем уйти в хаос. Обуздание и отражение хаоса – сюжет, столь же органичный для конструктивиста и консерватора, как мифологема роста – для либерала-ортодокса, полагающего, что главное – не мешать жизненному потоку, ибо он сам проложит себе наилучшее русло. Разумеется, указанный архетипический сюжет в политической практике конструктивистов и консерваторов реализуется принципиально по-разному – сравнить, к примеру, стратегию «реформ наизнанку» Победоносцева и Новый курс Ф. Рузвельта. Но в обоих вариантах мир, «пущенный на самотек», видится в итоге добычей зла и разрушения, взывая к героическому вмешательству демиурга или охранителя. Поэтому неудивительно, что тезис Сороса о примитивности закрытых обществ как резерве их живучести объединяет насадителя «фондов открытого общества» с таким консервативным автором, как А. Зиновьев. В первой половине 80-х годов философ-диссидент звал Запад к моральной и военной мобилизации против напора Homo soveticus, а ныне твердит о необходимости заморозить все реформы в России – будто бы единственном способе сохранить страну в относительно цивилизованном облике, предотвратив ее фашизацию.

Конструктивизм Сороса серьезно осложняется и таким теоретико-методологическим принципом его историософии, который сам автор определяет как «рефлексивность». В частности, этот принцип предполагает, что сознание любого (коллективного или индивидуального) участника исторической ситуации есть часть данной ситуации и потому способно лишь неполно, упрощенно отображать целое. Побуждая субъекта действовать и изменять мир, но при этом не представляя вполне ни значения, ни последствий производимых перемен, упиваясь достигнутыми успехами как подтверждением достоверности своих установок, такое сознание постепенно обусловливает разрыв между идеями и практикой, призванной их реализовать. Идеология воздействует на мир так, что в итоге сама она терпит поражение – уже не от предшествующего ей, но от измененного ею мира. Представление о движении сознания от взаимоподдерживающих отношений с внешней реальностью к отношениям взаимно разрушительным может вступить только в крайне нестабильное соединение с конструктивистским пафосом сознательного внедрения в склонный к хаосу мир начал высокого порядка. Эволюционисту Хайеку, тоже писавшему о неспособности человеческого сознания контролировать последствия исторических ситуаций, которым оно принадлежит как их часть, было, пожалуй, проще: для него здесь находился еще один довод в пользу доверия к самоорганизующимся макропроцессам, посрамляющим пагубную самонадеянность разума. Но конструктивисту трудно жить, когда в его парадигмальном мифе о борьбе с хаосом герой оказывается обреченным на растущее непонимание действительности, которую он стремится упорядочить своими усилиями.