Читать «Конъюнктуры Земли и времени. Геополитические и хронополитические интеллектуальные расследования» онлайн - страница 142

Смысловое напряжение от несовпадения этих двух концептов «открытости», обозначаемых одним и тем же словосочетанием, обусловливает риторический эффект неоднозначности многих утверждений Сороса. Так, он противопоставляет «пропаганду достижений открытого общества» выбору в пользу «социал-дарвинизма и геополитики», в пользу «принципа выживания сильнейшего» – как если бы либеральное общество эффективной конкуренции вырастало не на социал-дарвинизме и как если бы принцип выживания сильнейшего в свое время не пропагандировал достижения либерализма наилучшим образом, подрывая устои закрытых социумов!

Когда Сорос утверждает, что Горбачев гораздо более привержен открытому обществу, чем правительство США, ясно, что речь идет не о социалистических убеждениях экс-президента СССР, а о его увлеченности проектом «европейского дома» и об общем мондиализме его «нового мышления». Но когда эта «большая тяга» архитектора перестройки к открытому обществу в сравнении с американцами, не готовыми стараться на благо пан-Европы, объясняется тем, что в США идеал открытости «утратил свежесть», а в сознании русских сохранился от добольшевистского времени, читатель вправе развести руками: как будто Европа начала XX века, этот мир Вильгельма II и Клемансо, была «общим домом», а не царством «социал-дарвинизма и геополитики»!

Можно было бы изумляться парадоксам мира, творимого носителем специфического языка (идиолекта), не различающим концептов «либеральной цивилизации» и «панъевропейского космополиса», а потому как бы не фиксирующим того обстоятельства, что западный либерализм самоутверждался под девизом «каждый за себя», в формах обществ, обособленных в национальном эгоизме. Но такая попытка свести впечатление, производимое текстом Сороса, к постулатам гипотезы Сепира – Уорфа не покажется вполне адекватной, если мы отметим в том же тексте, например, предостережения против отката сегодняшней Европы к своекорыстному сепаратизму 1930-х (пусть даже без Гитлера и Коминтерна). При наличии в книге подобных мотивов идиолект Сороса, продуцирующий высказывания, подобные только что рассмотренным, «остранняется», перестает выступать как данность, предшествующая тексту и до конца определяющая, что в нем возможно, а что нет Наоборот, одной из тем книги, причем темой фундаментальной значимости, становится создание нового политического языка, отвечающего такой системе интеллектуальных координат, в которой вопрос о судьбе общества эффективной конкуренции совпадал бы с вопросом о реализуемости идеи «Европа без границ».