Читать «Возвращение в Михайловское» онлайн - страница 144

Борис Александрович Голлер

– Ничего не понимаю! – почти взмолилась, уже идя рядом с ним. – Столько молодых людей пытались заслужить внимание мое. Но я ничего-ничего не испытываю в их присутствии!

Потом еще остановилась и спросила грустно: – Ну зачем это вам?

М-м… Что он мог ответить? «Чувственности не надо уступать ничего – если хочешь отказать ей хоть в чем-то!» – опять Руссо. – Легко ему было говорить! Он был немощен от природы!

Настанет день – скорей, вечер, ночь, когда мать ее скажет ему: – Не могу смотреть, как вы прикасаетесь к Аннет! Ты… Не могу – и все! – Стыдно, Бог судья – но совершенно не могу! – и ему еще придется теперь успокаивать ее…

Любовь для женщины – все, или почти все – оттого и настоящая женщина отпускает ее исключи тельно в строгой дозе… а для мужчины – лишь приправа к иным деяниям – более великим или более суетным, кто знает? Мы все глядим в Наполеоны…

«У меня с тригорскими завязалось дело презабавное!» – написал он брату в те дни, нечто явно непонятное адресату. Да и ему самому тоже.

Но покуда… все доигрывали свои роли, какие Бог им на душу положил. А если неволей играли уже другие – то все равно делали вид, что разыгрывают прежние…

…Пушкин А. С. 10-го класса. Отставлен и выслан. Был профаном – низший чин – в Кишиневе, в ложе Овидий. – Той, за которую закрыты в России все ложи…

– Ах, сей акт, государь, был явной неосторожностью со стороны властей! Явной неосторожностью – осмелюсь, как верноподданный. Ибо ложи как-никак понемногу выпускали пар, скопившийся в обществе… Во всяком государстве – даже самом послушном, следует время от времени выпускать пар. Но вы предпочли следовать советам благочестивого Фотия!

Он порой удивлялся тому, как легко – или как естественно – уживались в тетради собственные записки, начатые им, и обрывки трагедии – с этим затянувшимся разговором с повелителем всех русских.

Пушкин А. С. Написал семь поэм – одна неоконченная… и еще множество стихов, большей частью неизвестных читающей публике. …Но иные дают право надеяться на скромный оброк с богатого сельца Санкт-Петербурга.

Впрочем… Он не собирался так уж чересчур исповедоваться. Даже в тетради для одного себя. У нас это чревато. Мы всего достигнем, всего, что и другие народы – только не уважения частной жизни!

В Четвертой песни «Онегина» я изображу мою жизнь… Только где она – Четвертая песнь? Песни нет, потому что жизни нет. Или это – не жизнь, часть жизни. Как предста вишь себе лондонские паровые дороги, парижские театры и бордели…

– Чего вы хотите? Вы жаждали славы – и добились, кажется. Какой-никакой! Хотели любви – и влюбились. И что же? Были ли вы счастливы? Нет. И я, между прочим, – и я тоже не был! – Раевский как бы снисходил, объединяя кого-то с собой – он оказывал вам честь. Оставалось только шаркнуть ножкой. – Счастье не принадлежит к числу обязательных блюд в харчевне бытия! – Странно, но эта болтовня все еще имела какую-то власть над Александром!

«Татьяна… приняла живейшее участие в вашем несчастии…» (Татьяной Раевский упорно звал Элиз. Пусть зовет! Он и сам не мог сказать, кто такая Татьяна!)