Читать «Возвращение в Михайловское» онлайн - страница 141

И соседка спросила, не заметив его: – А кто такой вам Пушкин?..

– Пушкин? – Софи подумала и сказала очень строго: – Сердечный друг наш!

– Чей это наш?

– Как? Мой и maman, – сказано было почти торжественно.

– А что это такое – сердечный друг?

– Ну, знаешь! – ответила девочка. – Если ты этого не понимаешь, так я уж совсем ничего не могу объяснить тебе!

Тут они узрели Александра, и ему пришлось бочком, бочком ретироваться…

Что-то такое носилось в воздухе, не торопясь обозначить себя… Что-то, чему нет названия. Или никто пока не решился назвать?

Больше он не ждал писем с юга. Больше он вообще ничего не ждал – разве что погоды. Сперва зимы (в тот год и она медлила, после отъезда Пущина грянула еще оттепель), потом весны… Зефир устал дуть в его паруса, и сероглазый Борей глянул ему в очи со всей безжалостностью. А под дыханьем Борея бывали счастливы разве только гипербореи! (Да и то… полно! были ли они на самом деле?) Еще надежда робкая, что государь вдруг дарует прощение и даст позволенье ехать – куда-нибудь. Необязательно в столицы, куда-то. (Лучше в чужие края.)

Когда уходит любовь – память еще долго лелеет ее воспоминание… Он знал только, что больше не готов к страданию. Или пока не готов.

В четвертой песни «Онегина» я изображу мою жизнь… Он часто повторял это себе с утра – ложась в ванну со льдом, и вылезая из нее, и с приятством растираясь мохнатым полотенцем (Арина так и не простила ему тот самый полотенец голубой, который он потерял, как сказал ей, по дороге в Тригорское, – «И новые были совсем» – ворчала она как бы на «вы» с утратой – уважительно.) И повторял, играя в два шара сам с собой на небольшом, почерневшем от старости бильярдном столе, в таком же, тронутом тленом, ганнибальском зальце (в этом доме мебель тоже была вся какая-то арапская, темная). Но роман остановился, и неизвестно, когда кончится. Или потому, что Татьяна вышла замуж? Отдельные строфы повисали пред ним и там и сям, будто на веревках, протянутых через залу, на которых Арина сушила белье…

…Свой стих на важный лад настроя,Бывало, пламенный творецЯвлял нам своего героя,Как совершенства образец…А нынче все умы в тумане,Мораль на нас наводит сон…

Трах! – с треском разогнал шары. – Под этими веревками он и играл в бильярд, и шары, тоже небольшие и легкие, разлетались по доске с громким щелчком, а короткий кий, неизвестно почему, у него звался Бонапартом. (Может, всплывали разговоры Раевского про скромный фаллос великого.) Он на бильярде в два шара – Играет с самого утра, – смачно судачили соседи с подачи своих дворовых. Он сам уже не мог сказать толком: нравится ему герой романа, не нравится? Он сам себе не нравился!

Незабавно умереть в Опоческом уезде!..

Мы все глядим в Наполеоны,Нам чувство дико и смешно…

Трах! Кий Бонапарт был короток, как повесть собственной жизни играющего…. Но роман остановился, и неизвестно, когда кончится. Покуда Александр винил во всем «Цыганов» и терпеливо ждал продолжения. В поэме что-то поторопился сказать. Сказал. Поторопился. А теперь вот – не клеится. Поэма написалась легко – в два приема. Потом уж просто неслась. Рука писала сама. Он обожал, когда рука пишет сама. Он считал, это и есть – настоящее… Но это бывало так редко! И как только Данту удалось создать нечто столь огромное? Такой мощный хорал. Сколько времени надо было держать напряже ние! В старину, верно, люди были другие: больше сил. Они не рассчитывали на долгую жизнь – и они торопились. Или больше общались с Богом?.. Дант – тот несомненно брал себе в Вергилии самого Бога.