Читать «На Пришибских высотах алая роса» онлайн - страница 177

Начальник штаба дивизии поблагодарил солдат и офицеров за успешный выход из своего кольца, и объявил, что теперь им предстоит выходить из общего окружения. Для этого необходимо будет сделать бросок. Бросок то сделали, но в это время узнали, что в окружении уже вся армия. Теперь мало кто знал, где он этот фронт, но все шли на восток. Шли группами, прорывались с боями. Не было уже ни полка, ни дивизии. Все перемешалось в сутолоке боев и окружений. Несколько суток не спали. Группа из двадцати человек, в которой был Костя, решила заночевать на окраине деревни, а утром их арестовали. Они подозревали, что кто-то из местных навел на них немцев, хотя они предприняли все меры, чтобы их никто не видел.

Солнце наполовину опустилось за горизонт, когда они подходили к месту, куда сводили всех пленных. Но Костя не смотрел туда, за колючую проволоку, где начнется совсем другая его жизнь. Он смотрел на солнце и вспоминал, как увидел первый закат на море. Парень из средней полосы Украины, никогда не видевший моря, был поражен его бесконечностью и красотой. А тут еще солнце, не обычное, не оранжевое, а зеленое торжественно восседало на лоне вод. Он не мог оторвать глаз от этого чуда, и зачарованный смотрел, как оно постепенно погружается в морскую гладь. Наконец, море поглотило его без остатка, а он обескураженный произнес: «Там оно и будет ночевать до утра. Солнце – в море!» И он представил себе, как солнце величаво и медленно плывет в глубине вод, остывая и смывая с себя дневной жар. И так уверовал в свою мысль, что проснулся задолго еще до рассвета, ожидая появления солнца. Какое оно будет? Зеленое или желтое? А оно, действительно, словно остыв за ночь, не лучилось, не слепило, а выплыло над водой темно-красным угольком, окруженным розовым туманом. Его мысли оборвал наглый немецкий окрик, полный презрения:

– Русиш швайн, шнель, шнель… Сталин – капут, русиш Иван – пуф, пуф… Форштейн?

Он гордо поднял голову и твердым шагом пошел вперед, не опуская ее, не сдаваясь перед ненавистным врагом. Мордастые немцы, хозяева положения, ржавшие по жеребячьи, подняли в его душе еще большую ненависть. Они становились все наглее и горластее. Их сытые рожи, звериное самодовольство сильных, которым все позволено, пробуждало в нем злость и сопротивление. От нежелания им подчиняться в нем закипала кровь с такой неодолимой силой, что он готов был совершить безотчетный поступок, и заплатить за него жизнью. Вот она, долгожданная смерть, как освобождение от невыносимых страданий, как избавление от мучительных унижений. Немцы, ошарашенные дерзостью пленного, перестали орать и смеяться. Все уставились на него. И, когда он уже был готов совершить это непоправимое, в этот момент на его пути, преградив дорогу, оказался немец, проходящий по своим делам. Перед этим немецкий солдат, обернувшись с кем – то разговаривал, а когда продолжил свой путь, оказался лоб в лоб с Константином. Они бы столкнулись, если бы оба не отпрянули друг от друга от неожиданности. Сытый самодовольный верзила при погонах, с оружием, вначале даже не понял, что этот без погон, без ремня, слегка заросший и худой русский пленный и тот, чьи глаза, полные ненависти и силы, один и тот же человек. Внешний вид пленного не соответствовал его внутреннему состоянию. Он стоял, вперив бычий взгляд в немца, с побелевшим от напряжения лицом и сжатыми кулаками. Немец понял, что этот ему дорогу не уступит. Более того, он безоружный готов броситься на него. Темная пелена возмущения от неповиновения и дерзости русского спала с глаз, и немец оценил смелость врага. В его взгляде промелькнуло что-то похожее на уважение. Перед ним – настоящий солдат. Всего несколько мгновений они стояли, не уступая друг другу дорогу, но, наверное, эти минуты в какой-то мере решили судьбу пленного. Его достоинство увидели и другие, и, чтобы разрядить обстановку кто-то из стоящих тут же немцев, позвал своего сослуживца. Остальные расступились, открывая перед Костей дорогу в ад. Им удивительно было видеть, что этот русский идет с гордо поднятой головой, чеканя каждый шаг своей уверенной поступи. Он шел к своим, туда, где за колючей проволокой томились его соотечественники раненные, расхристанные, измученные, но свои. Теперь и он будет рядом с ними, будет в плену. И вдруг откуда-то из самой глубины души, выплеснула и резанула по сердцу правда: «Он, Константин Первых, черноморский моряк, севастополец – в плену». От нее потемнело в глазах, и позор сжал сердце так, что он задохнулся. Переступив черту, осмотрелся. Он теперь не поднимал головы, смотрел в землю, чтобы никто не видел его горя, горя моряка легендарного флота. Обнаружив в поле зрения свободное место, опустился на траву. Никто его ни о чем не спрашивал, видимо понимая состояние вновь прибывшего. Стонали раненные, над ними вились мухи, привлеченные запахом крови и нечистот. Ему хотелось кушать и пить, только не хотелось жить… опозоренным.