Читать «Мания страсти» онлайн - страница 53

Да будет счастлив тот — или та — для кого все это очень значимо и, в то же самое время, не имеет никакого значения. Это хорошая новость. Дьявол, этот ожесточившийся пуританин, замкнут сам на себе, это воплощенное короткое замыкание. Бог, как всегда, думает о другом. Человеческое существо, этот атом, наделенный слабыми зачатками разума, недолговечный, быстро рассеивающийся, становится снисходительным, терпимым, а порой даже мудрым. Все плохо, что хорошо кончается. Потому что начинается идиллия.

Не будем предаваться бесплодным мечтаниям: роман-отрицание не перестает появляться, он распространяется со сверхзвуковой скоростью, таковы потребности рынка и политического контроля. Вы можете сами убедиться в этом, отправившись в кинотеатр или ближайший книжный магазин. Хотя можете никуда и не ходить: просто включите телевизор, все тот же неизменный коктейль: болтовня, игры, реклама, сентиментальные исповеди и слезливые сопли. Говорят, счастье не имеет истории. Еще как имеет.

Дора, метр семьдесят один, брюнетка с голубыми глазами, кажущимися временами черными, короткая стрижка, круглое лицо, тонкий рот, белая кожа, летом легко поддающаяся загару, маленькие груди, тонкая талия, красивые ноги, очаровательная попка, стремительные жесты, продуманные слова, живая речь, легкие, словно летающие, руки. Голос, обладающий неуловимым очарованием, гортанный, чуть хрипловатый смех, и потом шепот, виртуозный переход к пианиссимо. Дора превосходная пловчиха, раскачивающаяся на волнах Ка-Ферре, где мы однажды проводили лето. Дора жарких сиест и холодных ночей, Дора сумерек, крадущаяся на цыпочках по коврам и кроватям. Дора, демонстрирующая мне ранку на правом колене (в самом начале, когда мы яростно любили друг друга прямо на земле). Дора в черной непромокаемой куртке на молнии, на лыжах в Фон-Коме, скользящая по скоростной трассе. Дора за штурвалом катера, в венецианской лагуне. Дора у пылающего камина, белая футболка, больше на ней нет ничего. Дора, читающая Пруста на террасе в Сен-Жан-де-Люз и спрашивающая меня по поводу Альбертины, что, на мой взгляд, могло бы это значить: «желание неведомое, непокорное, настойчивое, неукротимое». Дора, приглушенным голосом предлагающая мне, в каком-то баре в Барселоне, ту девицу на ночь, и почти заставляющая отправиться к проституткам в Рамбла, ожидающая меня в кафе, чтобы выслушать впечатления. Дора, весьма сильная в шахматах, всегда выбирающая черные фигуры и вдруг внезапно, безо всякой причины, прерывающая партию, погружающаяся в сон так решительно, будто отправлялась на поиски собственного потерянного континента, острова, грота, засыпанного мелким песком, что струился с только ей слышным шорохом. Дора, чаще всего просыпающаяся раньше меня, завтрак в просторной кухне, красное летнее небо, или иссиня-черное зимнее, проливной дождь. Дора вечерами, за своим письменным столом, стопки бумаги, фломастер, что-то перебирает, раскладывает, подчеркивает, пишет на полях, просматривает тонны справочников по юриспруденции. Дора, пожимающая плечами, — реакция на какую-нибудь политическую передачу («и этот туда же!»), выключающая телевизор, включающая радио («тихо, Бах»), вдруг на целый месяц перестававшая есть и даже пить, гимнастика, а затем снова шампанское. Дора летом, если мы оказывались порознь, я — где-нибудь на берегу океана, и она — расспрашивающая меня по телефону, хорошо ли мне удалось поплавать, загорел ли я (голос становился каким-то плотоядным), и в свою очередь описывающая себя в саду, на шезлонге (и я знаю, что она начинает легонько поглаживать себя, уверенная, что я сделаю то же самое). Дора, переживающая за свою дочь, которая никак не могла разобраться со своими романами, или за какого-нибудь своего бывшего любовника в депрессии, который хотел бы возобновить с ней отношения («это так неприятно, но ведь надо же соблюдать вежливость, разве нет?»). Дора, пылающая в жару, проглотившая слишком большую дозу антибиотиков. Дора, быстро шагающая по улицам Лондона, не желающая опаздывать на концерт своей подруги Клары.