Читать «Мания страсти» онлайн - страница 49

Старик Гюго, со свойственной ему скромностью, написал в 1873 году (еще не подозревая, что «Стихи» и «Сезон в аду» были опубликованы безо всякого успеха): «Что я есть? Один, сам по себе, я ничто. С моими принципами я всё. Я цивилизация, я прогресс, я Французская революция, я социальная революция…» Разумеется, его понимают, его прощают, его очень любят, на него не сердятся, его, походя, исправляют, столы давно уже не вращаются, никто не приходит постоять над могилой при лунном свете, ни один призрак не вырисовывается в тумане или на горизонте, Уста Сумерек ничего больше не прошелестят о Боге, вселенная, бесконечность, оторопелое бескрайнее пространство, жаргон, сточные трубы, баррикады, чудовищный Тенардье, самоубийца Жавер, героический Вальжан, трудная любовь Козетты и Мариуса, искусство быть прадедом. Бог и Сатана со времени их эффектного примирения (о котором до сих пор говорят) ладят друг с другом, словно мошенники на ярмарке, вполне спокойно сосуществуют, пас вправо, пас влево, тебе, мне. Их ребяческая игра уже не интересна даже детям, разве что, время от времени, невсамделишная ссора, размолвка, так, для вида, пара-тройка беззаконных боен, эпидемии, скандалы, история с подкупом газет, свобода печати, общественное мнение, зарекламливание телевидения, обозреватели, ведущие, интеллектуалы, авторы редакционных статей, духовенство, объединившееся с добром, со злом, с добром относительным, с букетом из цветов зла. Все мчится, струится, стремится, крошится, ершится, копошится. И крушится. Все завершится — и разрешится. Вовсю идет пичканье гормонами, считается, что все под контролем, это костная мука. Вижу, вы по-прежнему бесстрастны, это хорошо. Еще один шаг, сделайтесь китайцем.

Вам ведь, однако, говорили, господин Гюго, что у вас не будет пожизненного охранного свидетельства на все ваши выходки, ваши тайные свидания за десять-двадцать франков с какой-нибудь очередной ню. Ваша тайна раскрыта, ваши тайники обнаружены, вот вы уже навсегда опантеонизированы. Жюльетт, разумеется, проявляла бдительность, а если бы это была не Жюльетт, была бы какая-нибудь другая. Юмор, злоба, приступы рвоты, обмороки, жалобы, досада, стенания, нервные срывы, печеночные колики, приступы кашля, потеря голоса, насморк, ангина, горечь, вздохи, возведенные к небу глаза, кровотечения, брюзжание, выкидыши, преждевременный климакс, болезненные месячные, бесконечное выклянчивание денег; жизнь поэта, до Лагерей, была уже невозможна. Круглые столики без конца стучали своей единственной ножкой, растрескивались стены, камины тоже подумывали об этом, в платяных шкафах гудели плечики, занавески сочились влагой, словно саваны, кровати каждую ночь становились гробами. На заре некий тип нетвердой походкой направлялся к столу, набрасывал два-три стиха, на исходе часа распалялся, прежде чем оказывался во власти злобных вибраций. Мужество, держи свое перо обеими руками, трудись в поте лица, шевелись, ковыряй в носу, опирайся на смысл. Впрочем, внимание, нет больше ни смысла, ни резона.