Читать «Говорящий кафтан» онлайн - страница 17

― Ну, а теперь взгляни на себя, душенька!

Приносили зеркало, и наряженная, не выдержав, вскрикивала от радости, увидев в зеркале вместо себя сказочную фею.

Бедняжке, старавшейся утолить сладкий голод тщеславия, хотелось подольше полюбоваться собой, но тут к ней снова подходил архангел с ореховой палицей и заявлял:

― Ну, довольно. Теперь раздевайся! Или, коли нравится, ходи вечно в такой одежде…

И уж мало у которой из них повернулся бы тут язык сказать: «Нужны вы мне больно!» ― и расстегнуть очаровательную жакеточку, сбросить удивительную юбочку, стянуть с ног скрипучие сафьяновые сапожки, снять горящие огнями драгоценности и напялить на себя свою старую, потрепанную одежонку!

Все до единой пожелали примерить, но ни одна не снимала затем богатый наряд по доброй воле. Даже старухи ― страшные, как ведьмы, которых в Сегеде живьем сжигали, ― и те хотели во что бы то ни стало помериться красотой с молодыми.

Пришлось ввести ограничения. Мерить наряды дозволялось только красивым, бедным и сиротам. То есть тем, кто действительно мог бы согласиться поехать к султану.

Дядюшка Пинте стал вдруг очень влиятельной персоной: ведь именно он определял, кто красив, а кто ― нет. У Париса было всего лишь одно золотое яблоко, а у него их ― целая корзина! Иные женщины старались добиться протекции у старого гайдука: кто очаровательной улыбкой, кто окороком, калачом или кувшинчиком вина. Вот какой важной оказалась вдруг его должность!

Впрочем, полностью ее важность выявилась лишь позднее, когда через десять-двадцать лет женщины могли похвастать: «И я ведь красавицей считалась. Был и на мне Лештяков наряд». Это выражение стало своего рода пословицей. А представьте себе, что творилось, когда этот наряд действительно примеряли! Для женщин было не безразлично, кому его дали примерить, а кому ― нет; иными словами, кого официально признали красивой, а кого ― «непригодной». Немало было пролито и горьких слез по этому поводу.

Я не собираюсь обвинять старого гайдука ни в злоупотреблении своим служебным положением, ни в получении взяток, поскольку это трудно доказать сейчас, двести лет спустя, но факт остается фактом: много бестактных поступков совершил он при этом. Возьмем хотя бы случай с цыганочкой.

Пришла она ― маленькая, чумазая, босая, волосы взлохмачены. Уставилась своими большущими глазами на сокровища и рот от удивления раскрыла. А во рту у нее, словно восточные перлы, засверкали снежной белизны зубы. Их-то красоты старый дурень и не заметил.

Еще почти дитя, худенькая, но сильная, она долго вертелась, крутилась вокруг стола, пока наконец решилась спросить гайдука:

― А мне можно?

Дядюшка Дюри с минуту пыхтел, а затем как рявкнет на девчонку:

― Не кой шут лягушке подкова? Убирайся отсюда, да подальше!

Помрачнела цыганочка, будто каждое слово гайдука тучей на ее личико опустилось, опечалилась. Видно, даже ее, на свободе выросшую белочку, околдовали наряды. Отвернулась она и заплакала от обиды, рукою размазывая слезы по щеке.

На ее счастье, ― а может быть, несчастье! ― находился в зале сам бургомистр. Заметил он огорчение цыганочки, подошел к ней, положил на плечо руку. Девушка испугалась, вздрогнула.