Читать «Алые росы» онлайн - страница 250

Егор, закрыв лицо растопыренной пятерней, громко хохочет.

Те, что верили в беса, хихикают пугливо.

— Неужто конец? — с сожалением спрашивает Егор. — Может, еще есть такое?

— Зачем такое? Я прочту вам конец.

— …Жалко, братцы, мужика, что Ермила-бедняка! Уж такая-то досада, что не там он ищет клада. А ведь клад-то под рукой! Да какой! Как во поле, чистом поле реют соколы на воле, поднимаясь к небесам. Кабы к ним взвился я сам, шири-воли поотведал…

— Это, вроде, на революцию намекает?

— Ш-ш-ш…

— …Я б оттуда вам поведал, что сейчас наверняка не сорвется с языка!

— Видать, еще при царе писал.

— Голова!

— Может, еще прочтешь?

— Завтра, товарищи.

Ксюша любила вечерние чтения. Днем дурные мысли лезут в голову, порой криком рвется душа, а вечерами у костра забываешь тревогу.

После чтения коммунары расходились по своим шалашам, а Ксюша оставалась прибрать и почистить посуду. Оставалась и Вера, усаживалась на бревно и, обхватив колени руками, смотрела в огонь. Лицо Веры непрерывно менялось и от дум, и от огненных бликов и теней, что бегали по нему.

Вот и сегодня Вера не пошла в балаган, а тихо обошла усадьбу, постояла над обрывом. Шумела на перекатах река. Напрягая все силы, пел в тальниках соловей-красно-шейка. А издали, из-за реки, вторил ему другой. Он извещал весь мир, что здесь, в кустах, его владения, гнездо, избранница его сердца, и горе тому, кто покусится на его соловьиное счастье.

— Люблю я такие ночи, — сказала Вера, подходя к костру и садясь «а бревно. — И темно, и луна, и шорохи за спиной. И чувствуешь себя как-то совсем по-особому: частью ночи, частью луны.

Ксюша не все поняла из Вериных слов, но главное уяснила: она, Ксюша, любит ночь, костер, горы — и Вера их любит. Пусть как-то по-своему.

— Моя мама говорила, што у каждой травинки своя душа. И горы живут…

— Я тоже так думала в детстве, — ответила Вера. — И, пожалуй, даже сейчас сердцем чувствую душу травы. Когда я училась в первых классах, мёня на рождество приглашали к знакомому леснику. У него была дочь чуть постарше меня. Мы надевали лыжи и подолгу бродили по снегу меж соснами. Тысячи их в бору. И на первый взгляд все одинаковые, но некоторые и людей различают примерно так же: повыше, пониже, потолще, потоньше. А для меня каждое дерево имело свой характер и даже имя. Сосна на опушке — пушистая, ветви тянутся к солнцу — это Мария Ивановна. Дородная, полная. У нее постоянно флюс. Поздоровавшись с ней, я бежала дальше и громко кричала: «Где моя Настенька? Вон она! Здравствуй!» Сосна Настя стояла в тесном кругу сестер и была среди них самая стройная.

А вот «Нину Семеновну», наверно, еще подростком погнул медведь, и она кривовата у комля. Кажется, что хромает. Зато какая у нее «шевелюра» — густая, раскидистая! «Нина Семеновна» чуть светлее сестер и потому даже в пасмурный день казалась мне освещенною солнцем. Может быть, Ксюша, мы часто видим то, что хочется видеть, что радует глаз, возвышает, и в этом, быть может, великая правда жизни…