Читать «Хиромантия» онлайн - страница 207

Его чрезвычайно четырехугольные пальцы дают ему тиранию видимого порядка, чрезмерную, ненасытную любовь справедливости. Все существующие вещи кажутся ему дурными; все пирамиды кажутся ему пошатнувшимися в их основании; все здания неправильны для его взгляда. Все дурно. Кто же может соорудить, иссечь, написать, создать основание? Он.

Другие – дети, другие – женщины, все эти великие люди, все великие мыслители.

Он один – мужчина; у него одного мужественный талант.

Второй сустав большого пальца силен, толст, не будучи длинен; его логика энергична, нервна, но ей недостает силы, она более придерживается парадоксов, чем разума.

Первый сустав большого пальца – воля, она не неослабная властительница, ищущая прогресса и совершенствования, она очень сильна, это сопротивляющаяся воля, и, как видели уже сто раз, выражает упрямство, упрямство непобедимое и, следовательно, еще раз гордость.

Вот оружие для борьбы: оно могущественно, вот и сама борьба – Марс, которым он должен извлечь пользу из этого оружия.

Руки Прудона жестки; это непрестанная деятельность, стойкость, энергия при нападении, энергия, которая никогда не ослабевает и которой покровительствует упрямство.

Бугорок Марса громаден и чист, это – принятое решение, твердость, постоянство, презрение к тому, что скажут.

На равнине Марса крест.

Крест на ладони – это ожесточенная бесконечная война – война всему и против всего; это палящий, лихорадочный жар к битве беспощадной, жестокий, вечный, которому жесткая рука прибавляет всепожирающую деятельность.

Мы очень редко встречаем крест на ладони и, между прочим, видели его однажды на руке одного журналиста, известного своими злобными нападками.

Глубокая и красная линия жизни прибавляет к этим инстинктам грубость, жесткость, даже зверство, когда возбуждено могущественное влияние Марса.

Таким образом, рука, повсюду ищущая повод для борьбы, нападала бы на все сразу в своем воинственном пыле, но ее удерживает главный инстинкт: слишком четырехугольные пальцы дают любовь к справедливости.

И вот он идет, глашатай справедливости. Справедливость – все, справедливость – божество. Подите! Она больше божества, ибо оно несправедливо. Божество – справедливый человек, а этот справедливый человек, где он?

Это, без сомнения, Прудон.

Но разве Прудон – атеист? Разве он не признает никакого божества? Едва ли.

Этот ужасный человек скрывает под своей жесткой корой любящее сердце; его линия сердца богата, прекрасна и разделяется на отростки; он любит свою небольшую семью, он счастлив ею и с ней; быть может, он по-своему любит и человечество; но гордость запрещает ему это показывать, и его сердце, столь богатое, повинуется гордости.

Пойдем еще дальше.

Приподнимем этот занавес атеизма, сбросим этот плащ неверия.

В руке у Прудона есть мистический крест. Прудон суеверен.

Его воинственный пыл, его философский ум увлекают его дальше, чем он хотел бы, что написано – то написано. Его упрямство запрещает ему взять обратно однажды сформулированную мысль; его гордость никогда на это не согласится (jacta est alea!); он не может уверовать в процессии и формулы церкви, но он чувствует тайное и могущественное влияние; он предчувствует, что существует властитель, Творец, Судия, ясная жизнь, которую он напрасно хочет изгнать из своей мысли. Он видит высшее существо в природе, в небе, в бесчисленных звездах, в заходящем солнце и восходящей луне; в особенности оно гнетет его в уединении, и иногда он трепещет; он слаб, – и повышает голос, подобно малодушным, которые поют, чтобы придать себе смелости; но та же идея, та же печаль, то же сомнение возвращаются к нему беспрестанно, внушаемые мистическим крестом и Сатурном, и тогда он изменяет себе, даже в своих сочинениях, он то умиляется заупокойной литанией; то насмехается вместе с сатаной; он путается, сомневается, богохульствует, дабы забыться, но он полон страха.