Читать «Дождь: рассказы» онлайн - страница 92

— Что случилось с Симеоном?

Она тоже говорила с иностранным акцентом. Картавое «р», неуверенная интонация. И вдруг я подумал: Симеон Каламарис любил эту женщину. Он смотрел на нее, полный желания. В этом жалком домишке, в нищей дыре женщина эта представала перед ним в сиянии своей наготы. Прекрасная, как царица Савская. Женская нагота способна осветить любую, самую убогую каморку. И глаза Симеона Каламариса загорались. У него сохло в горле, слегка дрожащими руками он гладил ее теплую, нежную кожу.

И жесткие, горькие его губы искали ее рот, смеющийся и цветущий.

Хозяйка, видимо, заметила что-то на моем лице и благоразумно ретировалась.

Я сел рядом с женщиной. Против нас на другой койке и на полу лежала одежда Симеона Каламариса.

Я сказал, что Симеон уже несколько дней назад просил меня зайти в пансион и заплатить по счету; задержка случилась по моей вине. Он уехал. Не очень далеко. И наверное, скоро вернется.

— А мне он ничего не просил передать?

Я не знал, что ответить. Что мог сказать Симеон перед отъездом мне, своему молодому другу? Попросил зайти в пансион и заплатить, взять его вещи и поберечь до его возвращения. Но может быть, он сказал бы: «Ты там встретишь одну женщину, она, наверное, спросит обо мне. Между нами ничего такого не было, но она всегда хорошо ко мне относилась. И мы славно проводили время вместе. Передай ей привет, а больше ничего не говори».

— Как тебя зовут?

— Мадо.

— Ты француженка?

— Да. Он про меня вспоминал?

Да, он говорил про Мадо. Часто ее вспоминал. Сидит, бывало, за кружкой пива да вдруг и начнет рассказывать. С любовью вспоминал о Мадо, с нежностью. Говорил, как хорошо вам всегда было вместе. Я искоса посматривал на Мадо, она радостно улыбалась. Долго я говорил так.

— Как странно.

— Что странно?

— Что он так много рассказывал обо мне. А со мной был всегда такой молчаливый. Мне как раз его молчаливость больше всего и нравилась. Видно, что многое мог бы сказать, а не говорит. Я даже иногда на него сердилась за это.

Я улыбнулся:

— Но ведь он был хороший?

— Конечно, хороший.

Она заметила вдруг, что мы говорим о нем «был», как о покойнике.

— Почему ты говоришь про него «был»? — спросила она.

— Потому что он уже не вернется. Тебе жаль, что он не вернется?

Мне надо было понять ее, чтобы найти Симеона. Что-то от него живого осталось в ней, какие-то обрывки. Симеон еще жил в ее памяти.

— А тебе зачем это знать?

Я настаивал:

— За что он тебе нравился?

Женщина смотрела на меня с любопытством, потом улыбнулась.

— За многое.

— Скажи за что.

— Не могу я тебе все рассказывать.

Но я не унимался, я продолжал лихорадочно расспрашивать.

— Скажи хоть что-нибудь.

— Мы говорили по-французски.

Так, значит, Симеон Каламарис говорил и по-французски. Для чего нужен ему французский или, вернее, был нужен? Чтобы эта женщина, знавшая так много мужчин, помнила его. Они разговаривали по-французски здесь, в пансионе, вот в этой каморке. Симеон говорил по-французски с обнаженной женщиной.

Я поднялся с койки, подошел к тумбочке, где лежала икона и фотография в овальной серебряной рамке. Протянул женщине. Кому же еще мог завещать их Симеон в свой последний час?