Читать «Рождение волшебницы» онлайн - страница 896

— Фу-ты! Фу! — отмахивалась Золотинка, досадуя на непрошеные чудеса, как на игривого надоедливого щенка. — Фу! — махала она рукой, разгоняя наваждение. И в самом деле, волна упала, уйдя сквозь половицы, словно в песок, дождь перестал, бросив последние шальные капли, радуга померкла, и только зеленые ростки на прилавке никуда не делись, разве что перестали тянуться, пуская то листок, то веточку, да рухнули напоследок целой охапкой цветы. А толика жемчуга в горсти у служанки не обратилась ни в прах, ни в пепел, как это сплошь и рядом бывает, когда имеешь дело с недоброкачественным волшебством. Жемчуг остался жемчугом, хотя и не сказать, чтоб отборным. Что понятно — ведь и слезы-то были у Золотинки не настоящие — счастливые.

— Это нечаянно, — пояснила Золотинка, обмахивая под глазами пальцами. Она зачем-то хихикнула и, закусив губу, быстро отвернулась, как охваченный нездоровым приступом смеха человек.

Потом стащила с пальца кольцо и протянула Поплеве:

— Это тебе, родной. Эфремон. Камень залежался у пигаликов, так что, может быть, в твоих руках по-новому заиграет.

— А что пигалики? — мимоходом удивился Поплева. — Они как?

— А! — махнула она рукой. — Было нарочное решение Совета восьми оставить Эфремон известной волшебнице Золотинке в полное, безраздельное и наследственное владение. Так что Буян повторно мне его и вручил, уже от имени Республики. После того, разумеется, как я отыскала камень там, где спрятала, он пролежал за обивкой княгининой кареты полгода. А пигалики меня так и не помиловали — не нашли закона, чтобы помиловать, но волшебный камень подарили.

— Помиловали? В карете? Чтоб я что-нибудь понимал!

— Ой, я все расскажу, все, все, держи!

Взяв волшебный перстень, Поплева мотнул головой, зажмурившись:

— Это выше моих сил. Какое-то безумие. Это просто невоздержанность и разврат: столько счастья за раз, что можно было бы и на двадцать лет растянуть!

Жестокая досада охватила Юлия после внезапного отъезда девицы-оборотня. Тут смешалось все: угрызения совести, муки оскорбленного самолюбия, тоска околдованного любовным зельем юнца. Досада эта выражала все многообразие переживаний одураченного и страдающего притом человека, но странным образом Юлий чувствовал облегчение. Надоело изводиться извивами ложных отношений и вообще… надоело. Надоело, сказал он себе несколько раз и повторил, чтобы опереться на эту мысль. По некотором размышлении он набрел на еще одну, не менее того ценную: я ее не понимаю. Увы, не понимал он девицу-оборотня. То есть седая девушка занимала мысли его и воображение, оттеснив куда-то в область самоочевидного и примелькавшегося все, что относилось до Золотинки. Впрочем, много ли можно найти утешения в том, что ты кого-то не понимаешь? Можно ли, в самом деле, не изменяя справедливости ставить кому-то в вину твою собственную непонятливость?

Он чувствовал, что отравлен, чувствовал жаркую, мучительную ломоту, верный признак тяжелой душевной болезни, и видел спасение в том, чтобы отлежаться. Он искал покоя, пусть самого хрупкого и обманчивого. Он крепко спал по ночам и всеми мерами избегал Золотинки, отказываясь от свиданий под предлогом расстроенных государственных дел.