Читать «Поэты пражского «Скита»» онлайн - страница 144

«Сжимала все упорней тьма…»

Сжимала все упорней тьма, как в мертвой хватке, злую челюсть, и было время как тюрьма, и, поднимая легкий шелест, сгорали звезды, и нагар туманом сыпался на плечи, на гуттаперчевых ногах в дверях покачивался вечер. И бились, бились об углы вещей, расставленных когда-то, тоска, восставшая из мглы, и полы старого халата. Пугала белая кровать, и душный сумрак щерил зубы, а сердце верило опять, что слышит ангельские трубы. Мертворожденные мечты, как тень, сгибаясь, забегали, вели за город, за пустырь, за очарованные дали. Пустое тело, став смелей, с землей готовилось проститься, чтобы под шелест тополей блеснуть над городом зарницей. Все возвращалось, все опять само собой к тому же дому, и снова — стены и кровать, как вкус щекочущих оскомин. И плоть, сожженную дотла, как платье бросивши на стулья, так уходила, так ушла ночь на двадцатое июля.

«Меч». 18.IV.1936

КИШИНЕВ

Проклятый город Кишинев.

Пушкин

Лошадям и извозчикам снятся Хруст овса и прохладный трактир. Небо — мелко, кистями акаций. Разрисованный кашемир. На базаре под градом наречий Помидоров краснеют ряды, И в пыли — потерявшие плечи. Желтоватые головы дынь. Духота наступает на город, Стороной кукурузных полей, Вечер рдеет над старым собором, Над молчаньем зачахших аллей. И поэт покидает свой цоколь; Не касаясь земли башмаком, Он идет, как всегда, одинокий, Горевать в губернаторский дом. И в змеином, зеленом объятьи Виноградников и садов От бессильных и давних проклятий Задыхается Кишинев.

«Меч». 8.XI. 1936

«Город терялся, кружился и плыл…»

Город терялся, кружился и плыл, гребни тумана смывали костелы. Я возникала, мой зов был уныл, тело мое становилось тяжелым. Я возникала, росла и ждала, я обольщалась печально и сладко… Дни уходили сквозь сны и дела, чередовались и клали закладку. Жизнь вырастала. Мой дом был готов. Дом ли? Готов ли? Не знаю, быть может. Счастье идет без приветственных слов, счастье мое, равнодушный прохожий. Я обольщаюсь, а мир не готов, я лишь рассеянно множу потери; над неподатливой стопкой листов сердце трепещет в тисках суеверий. Дни. Но ржавеет мой песенный плуг. Как временами мой голос томится! Дом покидает приснившийся друг, исподволь русая прядь серебрится.

«Скит». IV. 1937