Читать «Наталья Гончарова» онлайн - страница 338

Другой интересный мотив писем Вяземского Наталье Николаевне — стремление отвратить ее от дома Карамзиных, что может показаться странным, ведь речь идет о доме его сестры. Но объяснение тому находим в письмах Плетнева. Так, в 1840 году он писал Гроту по поводу посещения Карамзиных 20 октября: «В воскресенье я пошел на вечер к Карамзиным. Признаюсь, одна любознательность и действительная польза от наблюдений в таких обществах еще удерживает меня глядеть на пустошь и слушать пустошь большесветия». Позднее в том же духе он пишет и Жуковскому: «Всех нас связывала и животворила чистая, светлая литература. Теперь этого нет. Все интересы обращены на мастерство богатеть и мотать. Видно, старое доброе время никогда к нам не воротится».

Вяземский же прямо написал Наталье Николаевне 12 августа 1842 года о Карамзиных: «Это дом, который в конце концов принесет вам несчастье…» А 13 декабря он подробно разворачивает свое утверждение: «Вы знаете, что в этом доме спешат разгласить на всех перекрестках не только то, что происходит в гостиной, но еще и то, что происходит и не происходит в самых сокровенных тайниках души и сердца. Семейные шутки предаются нескромной гласности, а, следовательно, пересуживаются сплетницами и недоброжелателями. Я не понимаю, почему вы позволяете в вашем трудном положении, которому вы сумели придать достоинство и характер святости своим поведением, спокойным и осторожным, в полном соответствии с вашим положением, — почему вы позволяете без всякой надобности примешивать ваше имя к пересудам, которые, несмотря на всю их незначимость, всегда более или менее компрометирующи… Все ваши так называемые друзья, с их советами, проектами и шутками — ваши самые жестокие и самые ярые враги».

В том же письме, стараясь доказать, что он вовсе «не помеха веселью» и не «собака, которая перед сеном лежит, сама не ест и другим не дает», Вяземский пишет: «Но признаюсь вам, что любовь, которую я к вам питаю, сурова, подозрительна, деспотична даже, по крайней мере пытается быть такой». Без этого разъяснения некоторые пассажи писем Вяземского Наталье Николаевне могут быть приняты за банальные изъяснения в любви: «Прошу верить тому, чему вы не верите, то есть тому, что я вам душевно предан», «Целую след ножки вашей на шелковой мураве, когда вы идете считать гусей своих», «Вы мое солнце, мой воздух, моя музыка, моя поэзия», «Спешу, нет времени, а потому могу сказать только два слова, нет, три: я вас обожаю! Нет, четыре: я вас обожаю по-прежнему!», «Любовь и преданность мои к вам неизменны и никогда во мне не угаснут, потому что они не зависят ни от обстоятельств, ни от вас».

Наталья Николаевна вполне понимала позицию Вяземского, старавшегося уберечь вдову друга от неосторожного шага, но однажды все-таки упрекнула его в недоверии, причем сделала это в письме, написанном по-русски, как она переписывалась некогда с Пушкиным: «Не понимаю, чем заслужила такого о себе дурного мнения, я во всём, всегда, и на все хитрые вопросы с вами была откровенна, и не моя вина, есть ли в голову вашу часто влезают неправдоподобные мысли, рожденные романтическим вашим воображением, но не имеющие никакой сущности. У страха глаза велики». Однажды Наталья Николаевна что-то в этом духе высказала ему прямо в лицо, судя по одному из писем Вяземского к ней: «Вы так плохо обходились со мною на последнем вечере вашей тетушки, что я с тех пор не осмеливаюсь появляться у вас и еду спрятать свои стыд и боль в уединении Царского Села».