Читать «Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий» онлайн - страница 119

Его растерянность можно понять, если вспомнить, что определение нового историзма Абрамса, которое Козлов приводит в качестве классического, записывает в число идейных предтеч этого теченияАльтюссера и Бахтина, Фуко и Гирца, тогда как другие добавляют к этому списку Поля Рикера и Хайдена Уайта. Действительно, трудно представить себе «когерентную теоретическую рамку», которая могла бы сложиться, например, из структуралистской версии марксизма Альтюссера и символической антропологии Гирца, построившего свою академическую стратегию на борьбе как с марксизмом, так и со структурализмом. Какие могут быть точки соприкосновения между философией Фуко, одного из самых радикальных философов столетия, и Рикера, чье творчество Фуко высмеивал как образец философской несамостоятельности и консерватизма? Характерно, что X. Визер, начав с попытки определить новый историзм, закончил констатацией, что это течение крайне трудно критиковать и описывать потому, что в нем нет определенных теорий или идей, а направлений столько же, сколько самих приверженцев. Неудивительно, что и в России с определением нового историзма возникли проблемы, и оно тоже получилось весьма расплывчатым:

«Как обычно это бывает, более ясно, чем не является новый историзм: он не есть, например, социальная история, не совпадает с семиотикой и не исчерпывается деконструкцией. В моем определении, новый историзм — история не событий, но людей и текстов в их отношении друг к другу».

Но трудности еще больше усугубляются, когда от слова «новый» мы переходим к «историзму». О том, в каком смысле понимают «историзм» отцы, основатели течения — Гринблатт и Монроз, — благожелательно настроенным критикам остается только гадать. Но о какой бы трактовке старого историзма ни шла речь, глобальный кризис исторической науки мог только добавить теоретической неопределенности и передать по наследству целый ряд трудно разрешимых проблем. Гринблатт, а вслед за ним и Эткинд ставят в центр своих методологических изысканий историческую реконструкцию, забывая о том, что заявить о желании заняться «исторической реконструкцией» означает сегодня не подвести итог своим методологическим исканиям и обрести общепризнанный метод анализа, но вовлечься в затяжную дискуссию об историческом методе, в ходе которой шансы найти ясный и убедительный ответ на вопрос о том, как «реконструировать историю», крайне малы. Современная историография потому и находится в кризисе, что ни принципы и методы исторической реконструкции, ни ее предмет, ни статус прошлого, ни способ конструирования исторического факта не являются больше вопросами, на которые существуют однозначные убедительные ответы.