Читать «UKRAINA: От мифа к катастрофе» онлайн - страница 62

Как писал в 1927 году в своей работе «Общеславянский элемент в русской культуре» Трубецкой, «когда в XVII в. церковнославянский язык московской редакции был вытеснен общерусским церковнославянским языком, сложившимся на основе западнорусской (киевской) традиции, стали происходить изменения и в разговорном языке высших классов русского общества. В язык этот стали проникать элементы западнорусского светского языка, причем особенно много этих элементов было, конечно, в разговорном языке западнически настроенных людей. При Петре I эти люди стали играть руководящую роль, а вместе с ними продолжали выдвигаться и коренные киевляне и западнорусы. В связи с этим в словарь разговорного языка высших классов (а через него и в словарь светско-литературного и канцелярского языка) влилась мощная струя элементов западнорусского светско-делового языка, который, однако, сам вскоре прекратил свое существование».

То, что русский литературный язык создавался на начальном этапе усилиями, как правило, малорусов не было секретом для украинофилов XIX века. Вот что писал по этому поводу Пантелеймон Кулиш в одном из своих писем: «Ми збагатили московську річ словами, которих при їх темноті науковій у москалів не було. Тепер треба взять своє назад з лихвою, не вважаючи на те, що хозяйствував на нашому добрі Пушкін і інші». Вот о чем умалчивают «свидоми»! Не дай Бог, если кто-то из их паствы узнает, что основу русского, а точнее общерусского литературного языка заложили малорусы, используя в качестве материала для него малорусское и великорусское наречие, а так же киевскую редакцию церковнославянского, что именно из их творческого наследия гений Ломоносова, а затем Пушкина продолжил создание языка великой науки и литературы мирового масштаба! Кому тогда будет нужна их «литературна мова», сконструированная их галицийскими идейными предшественниками и систематизированная большевистским режимом? Зачем, для чего вообще надо было создавать из смеси галицийского поднаречия и польских заимствований некоего лингвистического мутанта? Ведь то, что слепили «свидоми» в конце XIX века в Галиции, по своей сути стоит ближе к чешско-польской языковой группе, а не шевченковскому малорусскому наречию. Об этом как раз и предупреждал Нечуй-Левицкий.

Д.Р.: Вы хотите сказать, что по своей конструкции, тот литературный украинский язык, который сейчас преподают в украинских школах, входит в западнославянскую а не восточнославянскую языковую группу?

А.В.: Да. Именно это я и хочу сказать. Современный украинский литературный язык не имеет связи с древней языковой традицией юго-западной Руси и фактически из-за своей искусственности, неестественной эклектичности зависает в воздухе. Он лишен той удивительной глубины смысловых и звуковых оттенков, которые возникают в русском литературном языке благодаря органическому слиянию в нем малорусских, великорусских, белорусских наречий и церковнославянского языка, уходящего своими корнями к концу эпохи праславянского единства! Думаю, что по этой причине современный украинский литературный язык отторгается духовно-психологической организацией малоруса как нечто инородное, неудобное, ограничивающее, выхолащивающее. Именно поэтому современная литература независимой Украины это не только бесплодные потуги кучки бездарностей, ориентированных на политическую конъюнктуру, но и желание создать нечто сложное и утонченное без соответствующего инструмента. Для нас малорусов, «украинский литературный язык», сконструированный в конце позапрошлого века поляками и галицийцами нечто вроде эсперанто. С его помощью можно поддерживать коммуникативный процесс на уровне канцелярского делопроизводства, но он не предназначен для передачи всего спектра оттенков нашего крайне сложного духовного и интеллектуального мира. Этим привнесенным извне, искусственным языком мы сами себя ограничиваем, толкаем на путь духовной и интеллектуальной деградации. Отсюда наша неумолимая тяга к русскому языку и русской культуре, ломающая все барьеры, создаваемые украинским государством.