Читать «Новый Мир ( № 1 2000)» онлайн - страница 159

Когда мы уезжали из Парижа, мой папа возмущался: “Ты сумасшедшая, и твой муж сумасшедший”. Я говорю: “Я не считаю, что мой муж сумасшедший, а мое место — рядом с ним быть”. Всякие трудности — это ерунда все. Для меня это несущественно. О репрессиях не думали совершенно — доверие к Богу было.

Как только мы переехали границу, наш Михаил, которому было восемь лет, попросил проводника: “Можно мне спуститься потрогать землю?” (Это было на станции Чоп, уже на советской земле.) Дети были воспитаны патриотами... и, конечно, они сейчас огорчаются, им хочется, чтобы страна опять стала великой.

О своих детях трудно говорить. Я думаю, для матерей они — особенные, никому не понять...

Он такой чудный ребенок был... наш первый...

Наш сын умирал в больнице... Я никогда не плачу, не впадаю в истерику, я совершенно спокойна. Но внутри... А он говорил так нежно: “Радость моя, солнышко мое, ты только не плачь...” Вы знаете, это невыносимо слушать было.

После того как мы поздно вечером отвезли его в больницу, я вернулась, села на кровать, сижу, и вдруг — бам: что-то упало со стены... Его фотография. Я подняла. Потом — вторая. Потом еще... Отца Бориса не было — он уехал служить в Париж.

Я поехала к нему, пришла в церковь. Когда служба закончилась, мы пошли, взяли такси и поехали к Сереже. И по дороге я ему рассказываю про фотографии. А когда приехали в больницу, тот смотрит, смеется и говорит: “Мама, а когда фотографии падали, ты очень испугалась?” Как он мог знать? До нас никого не было у него!.. Никого... Это совершенно невероятно.

Его так полюбили все. Иной раз придешь — у дверей толпа монахинь стоит (там монашки обслуживали госпиталь). Стоят и плачут.

Тогда война была. Он очень переживал, что на фронте многих убивают, раненые на земле лежат, дождь: “А я лежу удобно”. А умирал он тихо и спокойно и все говорил, говорил... Это невозможно было видеть...

Отец Никон, его духовник, приехал к нему, передал благословение от Владыки Евлогия и сказал: “Ты поправляйся, и когда ты поправишься, Владыка пострижет тебя в монахи с именем Серафим”. Он воспринял это очень серьезно и говорит: “Попросите Владыку прислать мне монашеский крест”. Владыка прислал ему маленький крест, на котором было написано “Элеон”. Посылая, он решил, что это действительно будет “его Элеоном, он вознесется оттуда”... Бывало, когда ему очень плохо, он просил меня: “Подержи вместо меня”. Я тогда держала этот крестик.

Он лежал с этим крестом и так его и не отпустил: умер, держа этот крест. Мы одели его с крестиком в руках... Так и похоронили. Хотели оставить крестик себе, но потом почувствовали, что нельзя вынуть из его руки — он с ним не расставался...

Восприняли мы эту смерть как должное: никакого протеста... Хотя, конечно, ужасно было...