Читать «Там, где престол сатаны. Том 1» онлайн - страница 144

Запахло палеными волосами.

– Уби-и-ли-и! – завопил женский голос, но на самом верхнем, пронзительном звуке вдруг смолк, оборванный прогремевшим в храме выстрелом.

Где-то вверху, возле купола, тонко дребезжало оконное стекло.

– Петренко! – яростно крикнул председатель комиссии, товарищ Рогаткин. – Кто посмел без приказа?!

А вокруг уже вопил православный народ, равно потрясенный как выстрелом, так и скорбным зрелищем павшего лицом в огонь Маркеллина. Особенно бесстрашные прямо называли смерть гробового убийством, не подумав, однако, что несчастный иеромонах рухнул прежде, чем кто-то из милиционеров нажал на курок винтовки.

– Отец Маркеллин! – истошно кричала закутанная до самых бровей в серый пуховый платок тетка, и, надрываясь, требовал от Петренко немедленного ответа товарищ Рогаткин:

– Кто стрелял?!!

Старший милиционер лениво пожимал плечами:

– Так уже выстрелил… Он хлопец молодой, взволнованный. Я разберусь.

– Маркеллин-то, похоже, Богу душу отдал, – пробормотал сангарский звонарь.

– Маркеллин?! – спрашивала слепая Надежда и простертыми руками искала вокруг себя человека, который стал бы ей поводырем в этом темном и страшном мире. – Его убили?! – Она нашарила о. Петра и, вцепившись в него, умоляла: – Не бросайте меня…

– Я тебя не брошу, не бойся, – быстро говорил он, глядя то на отца, опустившегося на колени возле бездыханного тела гробового, то на Антона Федоровича Долгополова, своей длинной сутулой фигурой как бы завершавшего скорбную троицу, состоящую из покойника, священника и врача, засвидетельствовавшего наступление смерти, то на брата, мучительно разинувшего рот и согнувшегося от удара прикладом.

Прыщавый малый стоял подле него с улыбкой на толстых губах. Антон же Федорович, скорбно покивав головой, вернулся к раке. Теперь он один с горьким чувством смотрел на уложенные в гробу в прежнем порядке останки Симеона, на череп с заново подвязанной нижней челюстью, медный крест, атласные туфельки, более подобающие вельможному щеголю, чем монаху, в труде и молитве проведшему свои дни, и в нем с каждой минутой нарастало чувство собственной вины.

Даже смерть Маркеллина он ставил себе в вину, лишь отчасти оправдываясь каким-то непостижимым и вовсе ему не свойственным душевным оцепенением, которое вдруг овладело им у гроба с останками Симеона. Зачем это все было? Кому вкралась в голову несчастная мысль вскрывать гроб и ворошить истлевшую плоть? И для чего он согласился участвовать в низкой затее? Они – и он исподлобья взглянул на членов комиссии, собравшихся возле своего председателя – толковали ему что-то о вредных суевериях, которые непременно надо разоблачить. Надо было сказать в ответ, что народное поклонение в строгом смысле нельзя назвать суеверием. Если они – и тут он снова покосился в сторону членов комиссии, к которым присоединился Ванька Смирнов, – полагают, что это и есть просвещение народного сознания, то напрасно. Это не просвещение. Это пытка, до смерти замучившая Маркеллина.