Читать «Откровение и сокровение» онлайн - страница 155

Но вот, наконец, русские. Бегство – «с автомобильной скоростью». И – три миллиона сдавшихся в плен – это при численном и артиллерийском превосходстве. «Голосование ногами».

Хочется спросить автора этой художественной зарисовки: а КУДА бегут миллионы с автомобильной скоростью? Вроде бы, чтобы сдаться, надо им бежать на запад, навстречу освободителям. А они, кажется, все-таки бегут у Солженицына на восток. В ГУЛАГ, что ли?

А может, в реальности, они вовсе и не собирались бежать сдаваться, а пытались воевать? Двадцать миллионов погибших – что же, просто стояли и ждали, пока Гитлер их покосит? Или все-таки лезли, пёрли по костям погибших, и дрались насмерть, и двадцатью миллионами тел – завалили-таки «освободителей»?

И то, что «мы заранее не знали, что за птица Гитлер», – неправда. Знали. Целое поколение, «оболваненное марксизмом», было воспитано в уверенности, что фашизм – чума и ничего больше. И Пакт 1939 года мало кто принял всерьез. Так и говорили: «заклятые друзья», «Задушевные друзья» (от слова «задушить»). Знали, что большая война близко. А все эти пакты – не более, чем подлов противника.

Да, Гитлер Сталина подловил. И Запад Сталина подловил, «ЗАГОРОДИВШИСЬ от Гитлера „несчастными народами СССР“». И Трумэн проболтался тогда же: пусть они убивают друг друга как можно больше. И Сталин того же хотел: чтобы западные демократии воевали против Гитлера СОБСТВЕННЫМИ СИЛАМИ. Тоже «загородиться» старался. Не вышло.

Чего же на Советскую власть-то бочку катить, когда ЛЮБАЯ власть так же делала? Война есть война.

Начиналась – там – «мировая», а вышла – у нас – Отечественная. А раз Отечественная, то уже не так важно, под какими знаменами пришли нас гробить «освободители»: под «национальными», под «социалистическими» или под «национал-социалистическими». Война-то и слила, наконец, воедино «русское» и «советское». Некоторые умные люди (например, Леонид Леонов) поняли это еще и раньше Сталина. Сталин понял это с началом войны. И народ понял.

Иначе – как бы это, интересно, в блокадном городе люди «безропотно согласились бы жить – не одну неделю, но год – на треть фунта хлеба в день», и никакая «революция в их душах не шевельнулась». Солженицын объясняет: теперь-то мы знаем, как это бывает: или «поддерживается национальный подъем, или чекистский террор, или и то и другое вместе».

Да, именно. И то и другое вместе. «Чекистский террор», который сливается с «национальным подъемом». То есть Сталин из меньшего зла (сравнительно с Гитлером) становится олицетворением Сопротивления и знаменем Победы. И чекист идет умирать вместе со своим подследственным. И генерал из застенков уходит командовать армией и становится Героем Советского Союза.

Фантастика? Разумеется. Человеческая история вообще – фантастика.

Читатель видит, что я стараюсь поменьше выходить за пределы тех фактов, которые Солженицын сам же и приводит, сам же и признает. Как страстный художник и пристрастный историк, он старается понять, вместить трагедию. В том же томе его «публицистики» заключительные главы, предназначавшиеся для одного из узлов «Красного колеса», – насколько же они чище и выше остального текста – статей, интервью и выступлений: точностью эмоциональных реакций, горькой верностью правде. Но в Солженицыне-публицисте словно бы сидит «математик», и все никак не сведет счеты: раз Сталин коммунист, уничтожавший все русское, то как же он может оказаться вождем русского народа?!