| Then he needed respectability, the shield of a virtuous woman, to make his position impregnable even against the men who had given him protection on that inevitable day and hour when even they must rise against him in scorn and horror and outrage; and it was mine and Ellen's father who gave him that. | Потом ему потребовалась респектабельность -щит в образе добродетельной женщины, чтобы сделать его неуязвимым даже для людей, которые его защищали, - в тот неизбежный день и час, когда даже им пришлось восстать против него с презрением, ужасом и возмущеньем; и не кто иной, как наш с Эллен отец дал ему это. |
| Oh, I hold no brief for Ellen: blind romantic fool who had only youth and inexperience to excuse her even if that; blind romantic fool, then later blind woman mother fool when she no longer had either youth or inexperience to excuse her, when she lay dying in that house for which she had exchanged pride and peace both and nobody there but the daughter who was already the same as a widow without ever having been a bride and was, three years later, to be a widow sure enough without having been anything at all, and the son who had repudiated the very roof under which he had been born and to which he would return but once more before disappearing for good, and that as a murderer and almost a fratricide; and he, fiend blackguard and devil, in Virginia fighting, where the chances of the earth's being rid of him were the best anywhere under the sun, yet Ellen and I both knowing that he would return, that every man in our armies would have to fall before bullet or ball found him; and only I, a child, a child, mind you, four years younger than the very niece I was asked to save, for Ellen to turn to and say, | Нет, нет, я не оправдываю Эллен: слепая романтичная дура, чье поведение можно извинить разве что молодостью и неопытностью, если их можно считать оправданьем, слепая романтичная дура, а позднее слепая глупая женщина-мать, которую нельзя было больше оправдать ни молодостью, ни неопытностью, когда она лежала при смерти в том самом доме, на который променяла и гордость и покой и где возле нее была только дочь - уже все равно что вдова, хотя и не успевшая еще стать новобрачной, - дочь, которой три года спустя и в самом деле суждено было овдоветь, хотя она еще не успела стать никем вообще; а также сын, который отрекся даже от самой крыши, под которой родился и куда ему суждено было вернуться всего лишь один только раз, прежде чем исчезнуть навсегда, вернуться убийцей и почти братоубийцей; а он, изверг, мерзавец и дьявол, сражался в Виргинии - там земля могла скорее избавиться от него, чем где-либо еще под солнцем; однако мы с Эллен обе знали, что он вернется, что прежде, чем найдет его пуля или ядро, погибнут все до единого солдаты наших армий; и лишь ко мне одной, к девочке, заметьте, к девочке, четырьмя годами моложе той самой племянницы, которую меня просили спасти, ко мне одной только и оставалось Эллен обратиться с просьбой: |
| Yes, blind romantic fool, who did not even have that hundred miles of plantation which apparently moved our 'father nor that big house and the notion of slaves underfoot day and night which reconciled, I wont say moved, her aunt. | Да, слепая романтичная дура; ведь для нее не существовало даже той стомильной плантации, которая, очевидно, соблазнила нашего отца, ни этого огромного дома, ни даже день и ночь пресмыкавшихся рабов - ничего того, что примирило, я не хочу сказать, соблазнило, ее тетку. |
