Читать ««Радость моего общества»» онлайн - страница 47

В пятницу в два часа — ровно в тот момент, когда секундная стрелка воткнулась в середину двенадцати, — Кларисса постучала и толкнула дверь, которую я нарочно оставил приоткрытой. Она сказала:

— Извини, пожалуйста.

Кларисса — чемпион по извинениям.

— У тебя всё в порядке? — спросил я, выведывая информацию, мне и без того известную. Но мне хотелось, чтобы она сама всё рассказала.

— Да-да, — сказала она. — Я не могла найти... — Она чуть не сказала "няню", но спохватилась — это было бы чересчур откровенно — и посреди фразы вырулила на: — Я не смогла найти время, а связаться с тобой не удалось.

— Хочешь чего-нибудь попить? — предложил я.

— "Красный бык" у тебя есть?

"Красный бык" — сильнодействующая, настоянная на кофеине газировка, от которой взрослые мужчины превращаются в резонирующие виброфоны. В моих глазах напиться "Красного быка" — это помощнее, чем осушить бутылку виски. Несколько лет назад после своей первой бутылки "Красного быка" — она же оказалась и последней — я в позе стрелка улегся на полу в гостиной, распечатал колоду карт и стал раз за разом сам себе сдавать в покер. Я вычислил, что хорошая карта идет косяком, и если в одном замесе выпадет фулхаус, значит, не исключено, что будут и еще фулхаусы; а если пошла плохая карта, то в этом замесе только плохая карта и будет идти. Так что у меня в доме "Красный бык" под запретом — просто потому, что эта интермедия продлилась девять часов. Запрос Клариссы на кофеиновую дозаправку сигнализировал, что, если она собирается дотянуть до конца нашего сеанса, ей потребуется дружеское участие.

— У меня "Красного быка" нет, но я знаю, у кого есть.

Я извинился и отправился к Брайену и Филипе, несмотря на протестующее "ну что ты!" Клариссы. Заглянув в квартиру, я увидел распластавшего на диване Брайена — челюсть у него была опущена как крепостной мост. У меня не поднялась рука его будить. Я вернулся к себе и обнаружил, что Кларисса сидит на стуле и смотрит в пол. На ней была строгая розовая блузка, которая придавала ей пышущий вид, словно бы Норман Рокуэлл вздумал нарисовать "подружку месяца". Румянец на щеках лгал о ее настоящем возрасте. Лицевые углы ее были нежны — нечто розовое перетекало в другое розовое, и невзгоды, выпавшие ей на долю, никак не читались. Казалось, она твердо решила остаться невинной, отстать от жизни, несмотря на то что жизнь безжалостно тащит ее за собой. И все мои догадки подтвердились, потому что она подняла на меня глаза, попыталась сказать: "А как твои дела?" Кое-как выговорила это, но продолжить не смогла. Она снова уставилась в пол, и я пропал. Я сел. О, этого всего было довольно, чтобы я полюбил ее, ибо я не ошибся, я понимал ее каждую секунду и рвался на выручку. Мне даже не надо было знать, что конкретно ее мучает: ее голос сорвался, и я без труда истолковал это как знак первородной печали, которая носится в воздухе и в самые счастливые дни нашей жизни.