Читать ««Образ двадцатого... В прошлом и настоящем»» онлайн - страница 368

Однако в среде сюрреалистов наблюдались случаи более глубинного квазимифологического вхождения в мировоззрение архаичных народов. В своей фантастической автобиографии Макс Эрнст описал тотемистическую, сверхъестественную родственную связь с предводителем птиц, названным им Лоплоп. Более сотни рисунков и офортов, показывающих Лоплопа в виде устрашающего не то орла, не то грифа, а также стилизованной птицы неизвестной породы, демонстрируют значимость ее для Эрнста. Свое родство с птицами он почувствовал 2 апреля 1891 года в 9 часов 45 минут. В это время он якобы вылупился из яйца, отложенного его матерью в орлиное гнездо. В один из дней 1906 года он узнал одновременно о смерти своего розового какаду и горячо любимой сестры. Затем последовала серия мистических кризисов, приступов истерии, экзальтаций и депрессий. В его сознании мир птиц и людей совместился и связался фантастическим образом. Все это соответствует духу тотемистической связи между миром людей и животных на заре человеческой истории, узаконенной многочисленными табу и поддерживаемой системой ритуалов, обрядов и церемоний. Разложение эпохи коллективного тотемизма сопровождалось появлением индивидуального варианта, тотема-покровителя. Коулинг считает, что Эрнст привел в состояние гармонии персональную тотемистическую мифологию с классическим сюрреалистическим определением художника как пророка или медиума.

Подобная мистификация была в духе сюрреалистов, тем более что Эрнст торцовую стену своего дома украсил рельефом Лоплопа, утверждающим идею магической силы тотема. Одержимость Эрнста созданным им образом сродни идентификации художника с моделью или писателя со своими героями. Фотография, сделанная женой Эрнста, художницей Доротеей Таннинг, показывает его в костюме орла среди гостей, приглашенных на званый вечер. Для сюрреалистов, мечтавших о создании коллективного мифа, где магическое и реальное были бы объединены по законам творческого воображения, жизнь Эрнста, олицетворяющая архаические верования, служила воплощением их мечты. Художник-сюрреалист отождествлял себя с человеком, имеющим связь со сверхъестественным, подобно шаману, следующему лишь внутреннему голосу, мифам и преданиям. Бретон выражался о сюрреалистах как о людях, превратившихся в «скромные регистрирующие аппараты». Поэтому художник не нуждался в каком-либо специализированном мастерстве, способности, таланте. Он не отличался от других людей. «У нас нет таланта». А любой «конвульсивный» образ должен обладать такой же магической силой, как излюбленные сюрреалистами маски народов Океании.

Странное чувство, возникающее от восприятия объектов, поставленных в произвольную связь друг с другом, соответствует «внутренней изоляции, которую испытывали художники и поэты в этом веке, несмотря на их объединения и братские духовные устремления», — справедливо заметила американский исследователь Анна Балакян. Искусство для сюрреалистов было больше, чем чисто эстетическая деятельность. Оно служило средством духовного освобождения, реализации утопических проектов, создания общезначимого мифа, наконец, философией.